Веллингтона, победителя при Ватерлоо, на ужин. Во время первого собрания на улице Катона (выбранной из-за своего близкого расположения к месту проведения званого обеда на Гросвенор-сквер) на повестке дня был только один вопрос: как лучше всего организовать убийство Ливерпула и членов его кабинета, пока они будут находиться за столом. Намерения спенсианцев были серьезными. Они собирались разжечь революцию. Проправительственный отчет, основанный на донесениях шпионов из Хоум-офиса, был представлен в качестве доказательства в суде и не вызвал возражений у обвиняемых, хотя один из них, Джеймс Ингс, воскликнул: «Генеральный прокурор знал все планы за два месяца до того, как с ними ознакомился я», а также сообщил, что некоторые из самых жестоких акций предложил Джордж Эдвардс.
Согласно плану, один из заговорщиков должен был постучаться в дверь якобы с посылкой для лорда Харроуби, после чего весь отряд ворвался бы в дом. Одной группе предстояло связать – или, в случае сопротивления, убить – слуг и занять все помещения в здании, пока другая группа, состоящая из отборных боевиков под предводительством Тистельвуда, проследует в столовую. Там, применив ручные гранаты, а затем пустив в ход пистолеты и ножи, они должны были перебить всех собравшихся министров без разбора. После убийства всех членов кабинета их тела планировалось использовать в безобразной pièce de théâtre. Правая рука Тистельвуда, бывший мясник Джеймс Ингс, должен был отрезать им всем головы и забрать с собою две из них – особо ненавистного лорда Каслри и министра внутренних дел лорда Сидмута, чтобы затем выставить их на всеобщее обозрение на шипах ограды Вестминстерского моста.
Затем Тистельвуд и его сообщники планировали захватить казармы на Кинг-стрит, дом епископа Лондонского, казармы в здании Лайтхаус в переулке Грейс-Инн, Банк Англии и резиденцию лорд-мэра (где должно было разместиться их временное правительство). Опираясь на собранные ими сведения, они убедили себя, что страна вспыхнет от одной спички и что их действия повлекут за собой массовое восстание против обезглавленных властей. Они думали, что недовольные лондонцы разом поднимутся и поддержат новый Комитет общественного спасения[78], а тысячи рабочих из Ньюкасла, Глазго и Лидса примкнут к революции. Тистельвуд даже успел обратиться к лидеру радикалов Джону Кэму Хобхаусу, который вскоре станет членом парламента в Вестминстере, с предложением возглавить новое правительство. Руководитель переворота был уверен, что для Великобритании это станет «моментом штурма Бастилии».
На душе главного заговорщика Инглвуда отчего-то было неспокойно. Утром накануне званого обеда одного из доверенных людей послали на Гросвенор-сквер поболтать со слугами и вызнать побольше деталей. Слуга сказал ему, что никакого обеда не ожидается, а лорда Харроуби и в Лондоне-то сейчас нет. Инглвуд был уверен, что это ложь. После полудня на улицу Катона нагрянула вооруженная полиция. В завязавшейся потасовке один из констеблей был убит. Арестовали одиннадцать человек. Тистельвуда, Дэвидсона, Ингса, Тидда и Бранта признали виновными в государственной измене и повесили. Ни один из них не выразил раскаяния. Дэвидсон напомнил суду об Английской революции:
Сопротивление тирании – древний обычай… А наша история может рассказать еще больше – о том, как однажды, когда один из Их Величеств королей Англии попытался покуситься на эти права, люди взяли в руки оружие и сказали ему, что если он сам не предоставит им подобающие англичанам привилегии, то они принудят его острием шпаги… Разве вы не предпочли бы править страной отважных людей, а не трусов? В этом мире я могу умереть лишь один раз, и единственное, о чем я сейчас жалею, – это оставленная без кормильца большая семья с маленькими детьми, мысль о которых лишает меня мужества.
Восстание чартистов
Многое сказано о чартистском движении, охватившем Великобританию в 1832 г. и продолжавшемся до начала 1860-х гг. Оглядываясь назад, трудно спорить с тем, что оно представляло собой самую внушительную организацию британского рабочего класса. Будучи скорее движением, нежели партией, чартизм установил тесную связь между своими сторонниками и руководителями, как бы их ни называли. Единственным, что их объединяло, была сама Хартия. Риторика движения сейчас кажется умеренной: целью полагалась реформа, а не революция, хотя идеи радикального переворота постоянно носились в воздухе. Чартисты столкнулись с проблемами в своих собственных рядах. Среди рабочих Манчестера, например, вначале было распространено враждебное отношение к ирландским иммигрантам. Радикалам с обеих сторон удалось объединить эти две группы под чартистским знаменем. В Ливерпуле – городе, основы благосостояния которого были заложены в эпоху работорговли и где ирландских иммигрантов местные поначалу встречали частушками про «зеленых ниггеров», – процесс шел в том же направлении.
Практически все соглашались с требованиями Хартии из шести пунктов, смысл которых был очевиден. Неограниченное избирательное право для взрослых граждан мужского пола должно было преобразовать парламент и покончить с угнетением, коррупцией, удавкой олигархов-тори и необузданным произволом собственников:
1. Право голоса для всех мужчин, достигших возраста двадцати одного года, находящихся в здравом уме и не отбывающих наказание за совершенное преступление.
2. Тайное голосование с целью защиты избирателя в процессе осуществления им своего избирательного права.
3. Никакого имущественного ценза для членов парламента, что позволит избирательным округам выдвигать кандидатов по своему выбору.
4. Выплата жалованья депутатам, что позволит торговцам, рабочим или другим людям скромного достатка прекратить или прервать занятие своей профессией для того, чтобы заботиться об интересах нации.
5. Равноразмерные избирательные округа, обеспечивающие одинаковое представительство для одинакового количества избирателей, вместо сегодняшнего положения, когда округа с меньшим населением имеют одинаковый или больший вес в сравнении с более крупными округами.
6. Ежегодные парламентские выборы, которые станут самым эффективным средством предотвращения взяточничества и шантажа, поскольку ни один денежный мешок не сможет каждый год подкупать целый избирательный округ при системе всеобщего избирательного права для мужчин.
Решать, как именно следует бороться за осуществление этих требований, было прерогативой отдельных городов и регионов. Как подчеркивали историки, такие как Джон Савилль, Дороти Томпсон и Джон Фостер, это было определяющей чертой всего движения. Замечательный анализ и описание движения в Олдеме у Фостера остаются важнейшей точкой отсчета, благодаря которой ясно, каким образом специфические местные условия и общественно-экономические структуры позволяли нащупать точную меру радикализма, который следовало проявлять. Петиции, массовые собрания и публичная острая критика использовались повсеместно, но, несмотря на то что во многих факельных шествиях замечали вооруженных пиками людей, не было принято общего решения о применении силы – с оборонительными или наступательными целями – против своевольного, недемократического и не желающего ничего слушать государства, в котором новый слой собственников был настроен любой ценой поддерживать свой высокий уровень прибылей, опираясь на Акты о нежелательных сообществах, которые запрещали организацию профсоюзов. В борьбе против «внутреннего врага» промышленники взяли себе в союзники землевладельцев. Почтительное отношение и к тем и к другим наложило свой отпечаток на настроения бурно растущего среднего класса, представители которого могли сочувствовать «беднякам», но не активистам чартистского движения. Земельная аристократия во главе с монархом на самой верхушке пирамиды контролировала рычаги власти: парламент, судебную систему, армию и военно-морской флот. Насколько это отличалось от ситуации столетней давности? Как точно выразился Эдвард Томпсон, «британское государство – и с этим согласны все законодатели XVIII в. – существовало для того, чтобы охранять собственность и, при случае, также жизнь и свободу владельцев собственности»{33}.
В XIX в., несмотря на набиравшее силу движение за проведение радикальных реформ, были сделаны лишь небольшие уступки. Конституционные требования чартистов воспринимались их власть имущими современниками, а также либеральными историками как без пяти минут революция. Но были ли эти опасения оправданны?
Сама Хартия – по крайней мере на бумаге – была, в общем-то, довольно умеренным документом. О том, что язык политических манифестов часто является продолжением центрального и хотя бы потенциально объединяющего всех требования, нередко забывают в последующей сумятице. Чартисты четко обрисовали, что произойдет, если большая часть мужского населения будет пропорционально представлена в парламенте. При этом они не стали включать в свой список такие требования, как,
