— Ох, Ильич! — Она порывисто вскочила, попыталась поцеловать ему руку — он едва успел ее отдернуть.
— Ты эти рабские замашки брось! — сказал он сердито.
— Извиняюсь. — Она уселась обратно. По лицу ее блуждала недоверчиво-восторженная улыбка.
— Не «извиняюсь», а «извините», — машинально поправил он ее. — Короче говоря, Надежда, собирайся. Дел у нас еще много. Надо паспорт тебе выправить.
— А куда мы поедем? В Питер?
— Бери выше. В Европу поедем. Париж... Капри...
— Ах, как же в Париж? — испугалась она. — Я ведь по-ихнему, кроме «мерси», ничего еще не знаю.
— Это дело наживное.
Однако после нескольких недель, убитых на организационные хлопоты, выяснилось, что повезти ссыльную уголовницу Надьку Миногу с собой в Европу будет не так-то легко, даже если подмазать чиновников. Был один способ обойтись без взятки, но... Хотя — почему бы и нет?..
— Ильич, о чем вы задумались?
— О тебе, Надюша... Похоже, придется нам с тобой пожениться.
— Как это?!
— Да ты не переживай. Понарошку. Чтобы тебя в мой заграничный паспорт записали.
— А... а нас повенчают?
— Не говори чепухи. Не собираюсь я с тобой венчаться. Запишемся у пристава. — И, взяв гитару, он шутя спел ей свой любимый романс: «Нас венчали не в церкви, не в венцах со свечами...»
— Поете вы, Ильич, хорошо, жалостно, как на клиросе... Да только лучше бы повенчаться, — сказала она, упрямо поджав губы. — Что ж мы, как собаки какие — распишемся, и все?
— Как ты глупа, Nadine! Ведь мы не будем жить как муж и жена. У нас будет фиктивный брак. Деловой союз, поняла?
— Это все равно. Я девушка честная.
И как он ни бился, как ни пытался ее переупрямить — все впустую! В этом вопросе Надя была тверда, как скала, и он вынужден был согласиться на эту комедию. Один из соседей — политический ссыльный Энберг — сделал им обручальные кольца из двух медных пятаков (даже на кольца жених не намыл золота!), и двадцать второго июля Владимира Ильича Ленина и Надежду Константиновну Крупскую обвенчали в Петропавловской церкви. С того дня в целях конспирации она стала говорить ему «ты».
Он не пожалел о женитьбе. Четыре года Надежда помогала ему в его коммерческих прожектах; а уж когда он сошелся с большевизанами — оказалось, что она просто незаменимый человек для иных революционных делишек. Шифровки, поддельные документы — на все руки жена его была дока...
Но ничего этого, конечно, Ленин Горькому не рассказал. Вместо этого он спросил задушевно, заложив руки в жилетные карманы:
— Батенька, вы любите народ?
— До безумия, страстно. Не мыслю без народа своей жизни, — ответил Горький. На глазах его выступили слезы.
— А вам бы не хотелось сделать для народа что-нибудь полезное?
— Но я пишу о нем, — сказал Горький. Он был так удивлен, что слезы его сразу высохли. — Разве этого мало?
Владимир Ильич решил, что экивоков было уже достаточно, и задал прямой вопрос:
— А в революционную партию не желаете вступить?
— Ах, вы совсем как Савва Морозов! — сказал Горький, оживляясь. — Тот мне все уши прожужжал — надо, мол, идти в революционную партию... Вообразите, он каждый день приходит ко мне и предлагает денег, чтоб я отдал их революционерам. Он даже хочет оформить в мою пользу страховой полис на сто тысяч! Но я, конечно, отказываюсь: во-первых, неприлично, а во-вторых, я не знаком ни с одним революционером... У Марьи Федоровны, правда, был один такой знакомый, но о нем уже давно ни слуху ни духу. А я бы так хотел с ним встретиться! Я мечтаю об этом дни и ночи.
Сведения эти настолько противоречили утверждениям Дзержинского, что Владимир Ильич растерялся. «Морозов сам хочет содержать революционеров... А революционная агентэсса Машенька Андреева говорит, будто не знает никаких революционеров, и Железный Феликс сам перестал привлекать ее к работе... Кто кого водит за нос: Железный — меня, или Андреева — всех нас?»
— Но для чего Морозов хочет дать денег партии? — спросил он.
— Ума не приложу, — ответил Горький, разводя руками. — Должно быть, сочувствует их идеям. Ведь он ужасно передовой человек.
— А скажите мне, Максимыч... В каких отношениях Марья Федоровна с Морозовым?
— В отличных! Машенька, Савва и я — мы все в превосходнейших отношениях.
«В превосходнейших! Вам еще только Шурочки Коллонтай недостает для полного Эдема», — подумал Ленин. Вообще во всем этом было столько загадок, что он решил не форсировать события и провести самостоятельное расследование. Начинать, как он догадывался, следовало с Машеньки.
— Ух, как это было!.. У меня такое чувство, словно я, как Каренина, побывала под поездом... — проговорила Андреева, в изнеможении откидываясь на подушки.
Историю этой Анны Карениной Ленину пересказывала Надежда Константиновна: выучившись грамоте, она глотала всевозможные толстенные книги запоем, одну за другой, и частенько, вернувшись домой, он заставал ее над раскрытой книгой в слезах и задумчивости.
«Хитрая баба», — подумал Ленин. Удивительно, но красивая, страстная и изобретательная г-жа Андреева была ему совершенно не симпатична. «Ложится в постель с первым встречным! — думал он, проявляя обычную мужскую непоследовательность. — Бессовестно изменяет такому хорошему человеку, великому (так говорят знающие люди) писателю земли русской, своему любовнику, гражданскому мужу, можно сказать; хуже того — изменяет МОЕМУ другу!» Он прищурился и сказал:
— А теперь объясните мне, милочка...
— Что, Ильич?
— Куда вы девали деньги, которые Савва Морозов вам отдавал специально для передачи революционерам? Во тьме ночной пропал пирог мясной! А?.. Ну-ка, лежать смирно! — с напускной свирепостью прикрикнул он, когда перепуганная актриса торопливо потянулась за сорочкой, по-видимому рассчитывая быстренько одеться и удрать.
— Откуда вы знаете про деньги? — пролепетала она.
— Я все знаю, Каренина ты моя.
— Но я... я же отдавала их товарищу Железному...
— Но ведь не все, так? Далеко не все? Львиную долю Саввиных подношений вы оставляли себе на булавки? Партия получала от силы процентов двадцать?
— Двадцать пять, — с обидой сказала Андреева.
— Да, да, — проворчал Ленин, окончательно разочарованный в человечестве. — Половина — это я бы еще, пожалуй, понял. Но три четверти — это, как говорится, высшая и последняя стадия...
— Но, mon cher, мне же нужно как-то жить!
— А почему, позвольте спросить, вы перестали заниматься этим делом? Ведь Савва, насколько я понимаю, отнюдь не утратил желания финансировать революцию.
— Он... он стал настаивать, чтоб я свела его с товарищем Железным напрямую, — ответила Андреева. — А я не могла этого сделать, вы же понимаете...
— Понять не трудно. При их встрече сразу бы выяснилось, что три четверти денежных сумм сгинули без следа.
— И мне пришлось сказать ему, что товарищ Железный больше не выходит со мной на связь... Тогда он перестал давать деньги... Да и Алеша ревнует. А Савва теперь пристает к Алеше со своими деньгами! Он думает, что Алеша должен знать каких-нибудь революционеров, раз он такие книги пишет... Но Алеша их не знает, я ему ничего не говорю про товарища Железного: ведь ежели Алеша с ним познакомится и станет передавать Саввины деньги — рано или поздно обнаружится, что я... Ужасное положение, просто ужасное!
— Вы, похоже, ждете, что я вам посочувствую? — усмехнулся Ленин.
— Да. Жду. Пожалейте меня, Ильич... — Она положила руку ему на грудь. — Ведь вы меня не выдадите?
Взор ее из-под длинных ресниц был лукавый, томный... Пришлось пожалеть.
Он решил: совершенно незачем докладывать Дзержинскому о том, как Андреева распоряжалась Саввиными подношениями. В конце концов, он вывел ее на чистую воду, но промолчит об этом из рыцарства.
Воротившись к себе в гостиницу, он продиктовал Надежде Константиновне шифровку: «ЖЕЛЕЗНОМУ — СТАРИК (это была его кличка, которую он находил забавной — Ленин любил трунить над собственной ранней лысиной, признаком мудрости и чувственности): результате продолжительных утомительных разорительных переговоров Купец согласен давать деньги зпт Писатель согласен вступить партию тчк». Через два дня жена прочла ему лапидарную ответную шифровку: «ЖЕЛЕЗНЫЙ — СТАРИКУ: жду деньги».
— Он, кажется, мог бы написать «благодарствуйте» или «поздравляю», — сказала Надежда Константиновна. — Невежа какой.
— Да уж... Нет чтобы компенсировать мне затраты на вербовку! — в сердцах сказал Ленин: он искренне позабыл в ту минуту, что никаких затрат не было, как и вербовки. — Зато ты у меня умница... Прочла б ты, Надюша, какую-нибудь книжку Горького да рассказала мне. А то неудобно: вдруг он что-нибудь спросит.
— Ох, Ильич, как на духу тебе скажу: скучные его книжки, непонятные. У Толстого и Эжена Сю куда как лучше. А человек-то он хороший, душевный, дай ему Бог крепкого здоровья... А полюбовница его — актриска-то — стерва, Бог ее накажет...
