11 июля 2002 года
Украина
Пункт временной дислокации
Наверное во всем мире не найдется солдата, неважно какой армии — который бы за все время своей службы ни разу не был в Сочи. Как это не были — были, были, припомните… Еще как были. СОЧи — это Самовольное Оставление ЧастИ. Вот-вот, вижу что вспомнили…
Разбирались с этим по-разному, в армии Российской Империи к примеру не было биотуалетов — не закупали принципиально, чтобы по возвращении была работа для туристов из Сочи. Была и другая работа разной степени сложности — влажная уборка в казарме, чистка картофеля вручную, копание окопа для стрельбы стоя в личное время солдата. В общем — особой трагедии из этого не делали, провинился — ведро или лопату в руки или вперед. Трагедия начиналась тогда, когда к воротам части подкатывала целая процессия в поисках коварного соблазнителя…
Ну и казаки… а что, казаки не люди? Всем тридцати нету, только отслужили, выехали, многие неженатые… да нешто ль казак своего упустит, чтобы на чужбине — на стороне не урвать. Да и у женатых была своя традиция — они как отъехали, собрались, взяли банку с крышкой, налили туда водки и все туда кольца обручальные свои побросали, а банку запечатали. Чтобы не испортились, значит. Так что когда они к пункту сбора прибыли — женатых там не было. Совсем.
Первый день прошел в привычных заботах и хлопотах. Прибыли под вечер, войсковой старшина нашел командование части, которое уже изволило отходить ко сну, и бесцеремонно разбудил его для представления. Умудрился даже сдать аттестаты на все виды довольствия, чему местный начфин был крайне не рад. Оно и понятно — казаки прибыли одиннадцатого, а если бы он принял у них аттестаты двенадцатого — можно было бы довольствие по всем видам за один день прикарманить. Начфины… они такие, честного днем с огнем не сыщешь. Просто кто-то ворует в меру, а кто-то и без.
Стояли они буквально у самой железнодорожной станции, заняли чистое поле, отгородились контейнерами и боевой техникой, поставив внутри периметра палатки и сборные модули. Стреляли в местном карьере, до ближайшего стрельбища было далече. Технику сняли с платформ, потому что была самая граница — дальше они уже пойдут боевым порядком. О том, что в двадцати километрах отсюда рокош — особо ничего не говорило, если не считать сильного движения по дорогам — беженцы, да повышенных мер безопасности. Цены местные торговцы подняли, кто процентов на десять а кто и вдвое — у кого на что ума и совести хватило. Кому война, а кому…
С утра сдали тест. Пробежать десять километров кроссом с рюкзаком весом тридцать килограммов за плечами, двадцать раз подтянуться и пятьдесят — отжаться. Казаки хоть и молодые были — но некоторые сдали с трудом. Естественно — не без шуток, разжирел мол, на бабских то харчах.
Потом проверка оружия и заодно проверка самих казаков на предмет обращения с ним. Надо сказать, что казаки оружие покупали сами, и обязателен был только "казенный" патрон, во всем остальном — полная свобода, лишь бы стреляло да в цель попадало. Оружие молодому казаку покупали в двадцать лет, в день призыва на действительную военную службу, многие так с ним потом и жили всю жизнь, у стариков в загашниках и федоровки и токаревки хранятся. Оружие для призывных казаков особого значения не имело, брали самое дешевое и прочное — потому то почти у всех были автоматы Калашникова той или иной модели. Выделялся Петр Ткачев с того берега Дона — ему старший брат из Африки прислал автоматическую винтовку Эрма русского заказа с оптическим прицелом, да Мишка Головнин — у него был автомат Коробова с оптическим прицелом. Несколько казаков вместо автоматов — согласно военно-учетной специальности — имели снайперские винтовки. Тут — тоже единообразие, две старые, но ухоженные винтовки Токарева с новомодным ложем с пистолетной рукояткой, да Степка Котов привез с собой старую СВС-115, даже не снайперскую винтовку, а штурмкарабин, считай. По этому поводу даже с офицером цапнулись… но отстрел винтовки все вопросы снял, то ли стрелок хорош, то ли винтовка — но десять из десяти в черный круг с трехсот метров — положил. Еще у некоторых казаков, в том числе и у него, казака первого призыва Тихона Лучкова были ручные пулеметы разных систем, для огневой поддержки мелких подразделений.
Цапнулись несколько раз с офицерами, не без этого. С офицерами всегда напряги, казаки люди вольные, это тебе не действительная, где "разрешите бегом!". Но все конфликты худо-бедно уладили с помощью старшин да наказного, да и до мордобоя нигде не дошло.
Кормили хорошо, полевую кухню уже развернули и питались не сухпаем, а кашей с мясом. По традиции первым пробу снял наказной атаман, выехавший "в мобилизацию" с казаками. Ели наскоро, не так как дома, под крики офицеров — здесь тебе не дом, здесь — армия.
После обеда — выгнали в поле несколько тяжелых бронетранспортеров и несколько раз прогнали весь личный состав в посадке-высадке на них, обычной и экстренной. Взаимодействие с авиацией и артиллерией никто не отрабатывал — для этого в части были специальные корректировщики огня из кадровых.
Ждали приказа…
Края брезента, прикрывавшего вход лениво трепал ветер, то и дело доносился перестук колес и гудки тепловозов. Станция жила собственной, почти мирной жизнью — и пассажиры скорых поездов, на коротких остановках с удивлением и тревогой вглядывались в выросший по правую руку от станции лагерь временного размещения. Настроение у людей, связанное с частичной мобилизацией казаков и предстоящей силовой операцией по ликвидации бунта было далеко не мажорным — кто-то встречал безрадостные новости о происходящем в Польше со злорадством, кто-то с тревогой, все — с озабоченностью, но никто — с равнодушием. Как то так получалось, что очередной мятеж и жуткие картины с улиц польских городов, с расправами над людьми, с беженцами — затрагивали всех людей Империи. Происходящее было диким — оно не вызывало злобы, желания расправиться, оно было именно диким, не укладывающимся в голове. Никто не мог понять и осознать — чего хотят те, кто подняли этот рокош, почему они ведут себя именно так и не иначе. Показательно — что в стране не произошло ни одного польского погрома, хотя поляки компактно жили во многих местах Империи. Люди воспринимали бунтующих не как поляков — а как сумасшедших, причем опасных сумасшедших, льющих кровь. Был создан и постоянно пополнялся фонд помощи беженцам, которых с каждым днем становилось все больше и больше.
Казаки же просто лежали на кроватях, отдыхая после напряженного дня, и лениво обменивались впечатлениями…
— Да… зараз врезали сегодня…
— Я думал, кишки выплюну там, на дистанции…
— Да еще жара, мы то бегали…
— По такой же жаре и бегали. Просто за бабской юбкой отвыкли…
— Гы…
— Ты за себя говори. Я так пробежал — и добре.
— Ты бирюк еще тот… Один и помрешь.
— Не, не один… Он с Наташкой Балакиревой…
— Язык укороти… Если не лишний.
Один из казаков — невысокий, резкий, весь как будто на шарнирах, протянул руку к тумбочке, пошарил там, нащупал привезенный из дома соленый и перченый сухарь. Закусил…
— Нет, а все таки браты казаки — не могу я в толк взять. Вот этим полякам что надо? Чего им не живется?
— С баб — на поляков…
— И правильно. А то до драки…
— Батя гутарил, как прошлый раз замиряли — стояли они в одном селе. Так гутарит там курени — не чета нашим, хоть и мы не бедствуем. По два по три этажа, все кирпич, гаражи для машин. У кого и забор из кирпича…
— Это сколько же стоит то… Забор из кирпича.
— Там не бедуют…
— Там спиртягу гонят. А потом продают. Спиртяга сама, если без акциза — знаешь, сколько стоит?
— Ну…
— Вот те и ну… В монопольку[42] зайди — так и выйдешь. У нас батя в монопольку — только по праздникам, кусается. Только если событие какое… отметить чинно. А там гонят… целые заводы там стоят.
— Это они спьяну что ли такое…
— Тю… башка дурья. Это они думаешь для себя что ли гонят? Если для себя так гнать — тут утонуть можно. На продажу гонят. Продают так, что на рубль десять делают. А разница — только что срок за это если за руку схватят.
— И обратно не понимаю. Что же им тогда надо?
— Мабуть думают, что граница голой останется, так они и будут гнать, только ловить их никто не будет.
— Граница голая, дали…
— Поди, перекрой…
— Гутарят, царя Польского мятежники вбили…
— Мятежники… А сынок — не хочешь?
— Отца что ли?
— Его. Сам на трон и сел.
— Вот гад — отца… Погоди, доберемся…
— До него доберешься. Он поди дрыснул уже…
— Офицеры гутарили — Австро-Венгрия независимость Польши признала. Как бы не брухнуться с ними.
Австро-Венгрия независимость Польши и в самом деле признала. В западной Польше уже стояли части австро-венгров, переодетые в новоиспеченных "польских жолнеров" — нашлась и форма и знаки различия и все остальное.
