Например, я всерьез собиралась оставить Себастьяна, моего второго близкого друга, из-за Нены. Нена только что спела хит «99 воздушных шаров», а Себастьян после концерта стал бурно восхищаться ее прической. Целый день я была безутешна. Нет, на самом деле: я целый день делала вид, что мое сердце разбито.
Я могу внушить себе все, что захочу. Я могу усмотреть угрозу моим романтическим отношениям даже со стороны приближающейся официантки или американской актрисы, а если поднапрячься, то даже и голого манекена в витрине. Не хочу показаться нескромной, но, по-моему, у меня необычайное дарование по части «ревности или как сделать все еще хуже». Я могла бы вести семинары в народном университете.
При этом, хотя я из всякой мухи делаю слона, я никогда не принимала в расчет по-настоящему плохого исхода. Странно, но я никогда не опасалась того, что могу быть обманута. Хотя — обстоятельство, о котором мне следовало бы задуматься, — обманывали меня много раз.
Себастьян вступил в связь с пучеглазой блондинкой, пока я лежала в больнице, где мне удаляли три зуба мудрости. Он не придумал ничего лучше, чем исповедоваться мне на следующий день после операции. Я рыдала три ночи и опухла от слез, как будто распухших щек было недостаточно. Я выглядела, как бычья лягушка перед тем, как лопнуть.
Я простила Себастьяна. К сожалению, в этом не было необходимости, потому что он уже сделал выбор в пользу пучеглазой. Правда, этот выбор я по сей дня не могу ни одобрить, ни просто понять.
Так же ушла и моя большая, большая любовь. Бен Коппенрат — наследник династии книготорговцев из Кёльна, где я семестра три изучала германистику, — изменил мне с моей тогдашней соседкой по комнате. Непостижимо, но она была куда толще и ничуть не красивее меня.
До сих пор не знаю, что легче выдержать: когда твой любимый, изменяя тебе, проявляет хороший вкус или плохой.
У меня лично меньше проблем, когда после его измены я могу немного похвастать. Мало чести той из нас, которая любит мужчину, чью новую возлюбленную стыдно показать друзьям. Но, с другой стороны, плохо и то, когда все, кто тебя утешал, остолбенело изумляются, почему этот тип вдруг вернулся к тебе, после того как уходил к такой потрясающей бабе.
В оправдание Бена я могла бы сказать только одно: в момент преступления он был в стельку пьян. И с умным видом еще раз процитировать моего старого приятеля Гёте: «И с этим пойлом в брюхе увидишь Елену в любой старухе».[48] После двух графинов Сангрии из моей соседки Уты получилась Елена Прекрасная, а из нашей квартирки — место преступления.
Интересно, что мужчины охотно оправдывают свою неверность биологической необходимостью. Напротив, верность они считают сверхъестественным подвигом самообуздания, за который им полагается признание и похвала. Так же, как за почищенную ванну.
«Ходить налево — все равно что заниматься онанизмом», — говаривал даже Говард Карпендэйл, мнение которого по другим вопросам я очень высоко ценю.
Чтобы у вас не сложилось неверное впечатление: на его концерт в Берлинском Конгресс-центре я попала совершенно не по своей воле. Филипп оказал Говарду кое-какие юридические услуги и получил два входных билета. Я посчитала невежливым не воспользоваться ими.
Первые две песни оставили меня абсолютно безучастной. Поглядывая на Филиппа фон Бюлова, я видела, как он демонстративно смотрит на часы, чтобы показать, что дистанцирует себя от происходящего на сцене. Через полчаса я услышала, как хлопаю в ладоши и необычайно громким голосом кричу: «Хови! Хови!» Через час я вынуждена была попросить у сидевшей рядом дамы бумажный платок. Во время любовной песни что-то попало мне в глаз.
В перерыве я купила брелок для ключей с Карпендэйлом, и кофейник с Карпендэйлом, и какую-то светящуюся штучку в форме сердечка, которой я размахивала во втором отделении на каждой медленной песне.
Во время финального поппури я больше вообще не могла усидеть на месте.
«Твои следы на песке — дверь в дверь с Алисой — Ночью, когда все спят — Hello again — Кому после меня ты расскажешь о твоих снах».
Почему-то большинство текстов я знала наизусть. Я проталкивалась к сцене, чтобы, по возможности, быть ближе к творцу. Хотя это было необязательно, потому что Филиппа, само собой разумеется, пригласили на вечеринку после шоу. Естественно, в присутствии исполнителя. Но я такая. Когда меня охватывает восторг, я не прячу свои чувства. Кроме того, я чувствовала, что огромная толпа вокруг меня поддерживает и так же увлечена, как я. Когда все восхищены, я тоже. Когда все грустят, я тоже. Послали бы меня на похороны совершенно незнакомого человека, я бы горько плакала, если бы у всех вокруг текли слезы. По сути — тот же феномен, что на пароме в Англию. Блюет один, блюют все.
Говард по сцене подошел ко мне довольно близко и — могу поклясться — долгие секунды смотрел только на меня.
Возможно, на семинарах для суперзвезд и для ведущих политиков их этому учат: «Как смотреть в толпу, чтобы каждый верил, что ты смотришь только на него?»
Две женщины — справа и слева от меня — истерически вопили: «Ховииии!» Глупые козы. Как будто они кому‑то нужны! Я повернулась и посмотрела на воющую толпу. Все подпевали, обнимались, размахивали руками. Я представила себе, как стою на сцене в свете прожекторов, а они все взывают ко мне: «Куколка! Куколка!»
Да, я была бы хороша на сцене.
Тысячи людей раскачивались вправо, влево, вправо, влево. Как волнующееся море. Я тотчас обнаружила Филиппа. Единственный во всем зале, кто не двигался и стоял, скрестив на груди руки, — как учитель, дежурящий на перемене и присматривающий за учениками.
Я уверена, что господин Карпендэйл со своей теорией онанизма выразил сокровенные мысли множества мужчин. Странно, но женщины не столь беспечно относятся к этому способу самоудовлетворения живых объектов. Для женщин это всегда имеет определенное значение.
Ну, не знаю. Я читала, что в среднем женщины чаще обманывают своих мужей, чем те — жен. Это меня несколько обидело, потому что, по‑видимому, меня эта тенденция не затронула. Я храню верность не из принципа, а скорее, из застенчивости — правда, результат в конце концов тот же самый.
Ну, ладно, я обманывала Хонку. Некоторых других тоже, но то было сто лет назад. Тогда я была еще юной, без признаков целлюлита и, надо добавить, менее взыскательной.
Я любила спать с мужчинами, которые были мне симпатичны. С такими, о которых можно думать хотя бы полчаса, что в принципе могла бы в них влюбиться. Но мне не часто попадаются мужчины, достойные моей влюбленности. Как и такие, относительно которых я при желании могла бы себе это внушить. И если встречаю такого, то спешу поскорее пойти на попятный, потому что не хочу, чтобы он думал, будто я нахожу его достойным любви.
Так что выходит, я храню верность, вовсе того не желая. Даже скучно. Нужно было попытаться изменить такое положение вещей. Научиться вести себя, как мужчина, — то есть как женщина без эмоций, к тому же с плохим характером. Обмануть, попользоваться и — бай-бай.
Теперь для измены, увы, слишком поздно. Я снова одинока. Но было бы смешно не найти никого, кем можно попользоваться.
19:10
Конечно, он не рассказал Ибо правды о том, что произошло на самом деле. Возможно, он и сам думает, что я устроила это помпезное шоу из-за неприятного вечера в Парижском баре. Он понятия ни о чем не имеет — а значит, не мучится угрызениями совести. Он не знает, что я все знаю. Он не знает, что я прослушала сообщение на его телефоне, а потом удалила его. Теоретически он знает, что у меня есть причина уйти от него, но не знает, что мне эта причина известна.
Узнает ли когда-нибудь? Только не от меня. Пусть всю жизнь спрашивает себя, что же произошло тем судьбоносным ранним утром.
Пусть себе верит, что я рассталась с ним, так и не узнав, что же за повод он мне предоставил. Пускай думает, что я просто его разлюбила. Да, это добавит мне плюсов. Куколка Штурм уходит, потому что хочет уйти. А не потому, что должна. Я победительница — хотя все потеряла. Но это Филиппу фон Бюлову знать необязательно. Я буду молчать, хотя это мне и не свойственно.
Хорошо бы сейчас с кем-нибудь поговорить. Позвонить Ибо я смогу теперь только поздно вечером, потому что кто знает, сколько еще Филипп будет сидеть в «Химмельрайхе» и отслеживать ее входящие звонки. Если бы мне не было все настолько безразлично, меня бы порадовало, что он приехал в Гамбург исключительно ради меня, чтобы наблюдать за моим кафе.
Вдруг он уже нанял частного детектива?
Или послал сообщения о розыске на музыкальные радиостанции? Он знает, что я не пропущу сообщения по радио. Вдруг он сейчас в моей квартире, лежит в моей постели и прижимает мою ночную рубашку к залитому слезами лицу?
Ах, черт, а убрала ли я из спальни этого милого дельфинчика Дидла перед отъездом в Берлин?
