Вита заметила его на перроне и ещё больше занервничала. Она хоть и привыкла к вниманию со стороны мужчин, но Ренато явно выделялся из всех. За все тридцать лет, или сколько она себя помнила, никто и никогда не писал её портрет, а тут сразу три. Особенно ей понравилась выразительность глаз смотрящих откуда-то с неба — это как колдовство, волшба, магизм… Таким взглядом можно сотворить мир, так же как и разрушить всё. Вита была в замешательстве, её начало знобить, потом резко бросило в жар. Она боялась потерять сознание, но ещё больше — потерять из виду художника, а потом перед глазами всё поплыло, смешалось.
— Зачем она вообще послушала подругу и приехала в Москву? Ну написал кто-то там её портрет, пусть и талантливо, пусть! И что теперь? Разве она что-то за это кому-то должна? Почему такое чувство внутри странное?— Вита не знала ответа ни на один вопрос. Она стояла на перроне, закрыв глаза, прижимая к груди рюкзак, и хотела, чтобы ничего этого с ней не было. Ни сейчас, ни завтра, вообще никогда.
Ренато подошёл совсем близко и остановился. Как только он нашёл Виту в толпе, мир вокруг замер, время остановилось и только где-то внутри него расцвёл благоухающий жасмин. Так пахла она — эта девушка, женщина, рядом с которой чувствуешь единство с природой. Таким настроением пропитана вся Италия, где можно бесконечно вдохновляться средиземноморскими пейзажами и умением украшать любое свободное пространство цветами. Ренато сделал шаг к Вите и обнял её, вдыхая пьянящий аромат жасминового очарования. Она не испугалась, а лишь на миг открыв глаза улыбнулась и опустила рюкзак, чтобы он не мешал чувствовать крепкие объятия.
— Останься,— шепнул ей Ренато. — Ты стала моей жизнью, частью меня, ты dolce Vita. Mia cara, unica, affascinante, tenera, divina regina… — он плавно перешёл на итальянский, потом снова на русский. — Моя дорогая, неповторимая, очаровательная, нежная, божественная королева…
— Я не могу,— остановила его Вита, хотя сама стояла как согретая в руках восковая свеча, пластилин или глина — твори, лепи, создавай по образу и подобию своему, вдохни любовь! и она ответит тебе взаимностью. Вита умела любить, отдавать всю себя, растворяться в этом чувстве без остатка, вот только вечно влюблялась не в тех, кто умел это понять. Теперь перед ней настоящий ценитель любви, мастер, но только она боится. Ей нужно время, чтобы принять это, как награду за все прошлые разочарования и обиды. Или же просто — принять как должное, ведь она как жизнь, которая создана для любви, во всех смыслах…
Спустя две недели Ренато не выдержал и сам приехал в Санкт-Петербург. Он ровным счётом так ничего конкретного и не узнал о Вите: где и с кем она живёт, есть ли у неё семья, дети. С момента их расставания на Ленинградском вокзале, когда она нашла в себе силы сказать ему: «Прощай», и уехала, между ними возникла невидимая нить. Сплетённые в единый клубок мысли и чувства держали их крепко, вили один на двоих кокон. Ренато перестал замечать время, так же как и Вита, они просто позволили себе с головой нырнуть в бушующий водопад эмоции. Погрузиться в иную стихию, где отсутствует ощущение веса, как при свободном падении или нулевой гравитации, когда всё ускоряется одинаково.
Ренато успел сфотографировать Виту перед тем, как высокоскоростной электропоезд увёз её в северную столицу, и по возвращению из Москвы увлечённо стал писать по фото портрет. Он слал ей красивые сообщения с умопомрачительными комплиментами; записывал на диктофон стихи на итальянском, подбирал романтическую мелодию и отправлял, в ожидании сердечек и смайликов в ответ. Несколько раз даже снимал видеосообщения, когда гулял в осеннем парке, среди летящей с деревьев золотой листвы. Она отвечала ему, по одному из мессенджеров, иногда коротко: «Спасибо! Целую», а иногда: «Люблю, люблю, люблю! Ты самый лучший на земле мужчина!». На звонки Вита отвечала редко, и чаще всего не с первого раза, и Ренато это немного напрягало. Но когда он слышал её спокойный, чарующий голос, слегка низкий, интимный, с чётко проговариваемыми словами, — все сомнения и опасения рассеивались.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Портрет был закончен, а чувства остались, эмоции отплясывали тарантеллу, а мысли плели букеты из самых ярких цветов, главным из которых так и остался жасмин. Ренато нашёл для Виты духи, конечно же итальянские, с подходящим на его вкус ароматом. Кисло-сладкий, лёгкий, прохладный, где прекрасно сочетались жасмин с бергамотом, немного фиалки, кедр и капля зелёного яблока. Acqua di Gioia Jasmine — шлейф изумрудного лета, полёт воздушного змея, бабочки Idea leuconoe. Он так и назвал портрет Виты «Моя Левконоя», изобразив её в белоснежном лёгком платье, сидящей у пруда с книгой в руках. Из книги одна за другой вылетали страницы, и те, что отлетели уже совсем далеко превратились в бабочек. Тех самых, так на неё похожих по испытываем ощущениям, когда находишься с ней рядом. Ренато давно оставил мысль о том, чтобы запечатлеть Виту в образе Зинобии — царицы Пальмиры. Та красавица античного мира, хоть и встала в один ряд с такими легендарными женщинами-правительницами, как Клеопатра, царица Савская и Семирамида, но в конечном итоге стала пленницей римского императора Аврелиана. А Ренато не хотела брать Виту в плен и разрушать её привычный мир вокруг, сажать в золотую клетку. Она продолжала дарить ему ощущение полёта, непреодолимого влечения, чувства лёгкости. Он послал ей фотографию портрета с названием и получил интересный ответ — это были стихи, говорящие о глубине её суждений. Неожиданная ассоциация у Виты со словом «левконое», заставила Ренато задуматься и интерпретировать это по-своему. Перечитывая сообщение, он не понимал значения многих слов. Пришлось воспользоваться переводчиком, так как это был вольный перевод одного из классиков русской поэзии Афанасия Фета:
Не спрашивай; грешно, о Левконоя, знать,
Какой тебе и мне судили боги дать
Конец. Терпи и жди! не знай халдейских бредней.
Дано ли много зим, иль с этою последней,
Шумящей по волнам Тиррены, смолкнешь ты,
Пей, очищай вино и умеряй мечты....
Пока мы говорим, уходит время злое:
Лови текущий день, не веря в остальное.
Ренато нашёл оригинал, «Оду к Левконое» написанную в золотой век античной литературы древнеримским поэтом Горацием. Фраза из последней стоки, знаменитое выражение «carpe diem», как суть оды в целом, означала — лови момент, живи настоящим. Ренато так и сделал, купил билет на поезд и приехал в Санкт-Петербург.
Город встретил его на редкость хорошей погодой, с неба упало всего несколько капель дождя, а потом и вовсе выглянуло солнце. Те, обещанные синоптиками, несколько погожих деньков в октябре, совпали с приездом Ренато. Он был несказанно этому рад, хотя заведомо оделся потеплее и повязал вокруг шеи шарф. Почти десять часов в пути, с пересадкой в Москве на «Сапсан» и вот он тут, так близко от женщины, которую готов сделать самой счастливой. Выходя с Московского вокзала и набрав номер Виты, Ренато почувствовал лёгкий трепет внутри, когда услышал её голос. Девушка ответила сразу. Она будто только и ждала его звонка, но говорила очень тихо.
— Mio caro, я тебя не слышу, говори громче! Что? Ты не можешь говорить?— Ренато ничего не понимал, но отчаянно прижимал телефон к уху, вслушиваясь в неясное бормотание.— Вита, я приехал, я хочу тебя увидеть, слышишь?— но связь прервалась и наступила тишина, гулкая, мрачная, почти зловещая тишина, несмотря на оживление вокруг. Затишье перед бурей и буря тут же последовала, не потому что резко испортилась погода, а потому что пришло сообщение: «Прости».
Всего одно слово, но какое болючее, колкое. Ренато почувствовал, как что-то тонкое и острое впилось в сердце, ужалило, выпустив яд, а потом ещё и ещё. — Прости, — повторял он.— Scusa, scusa… — отбивал пульс в висках на итальянском это тяжёлое, как удар молота, слово.
Ренато был ужасно расстроен, но всё пытался найти слова оправдания, для той, что растоптала своим «прости» все коконы внутри. Они так и не успели вместе выпустить всех бабочек на волю. Он так и не прикоснулся к её душе, а она не поняла всю глубину его чувств. Неужели он ошибся? Впервые в жизни интуиция подвела Ренато и он не желал с этим мириться.
