Он перестал искать дорогу, шел наугад — и увидел впереди свет, затем услышал разноголосицу. И вот они — Графские развалины, свадебные столы, ярко освещенные фонарями, окружающее же все погружено во мрак, густой мрак, как это обычно бывает от соседства со светом.
Катя оказалась на месте. Кавказец — рядом.
Надо поговорить с ней. Отговорить ее. Ты ведь ничего о нем не знаешь, мысленно убеждал он уже Катю, пробираясь меж кустами и скамьями, где сидели пирующие. Может, он мусульманин, а известно ли тебе, каковы порядки у мусульман насчет своих жен? Знаешь ли ты...
Тут рука преградила ему путь.
Это был Иешин.
Он был пьян.
— Я вот что, — сказал Иешин. — По кавказскому обычаю. Я хватаю ее и везу, а ты мне помогаешь как человек интеллигентный. Интеллигент должен помочь интеллигенту. Нам больше не на кого надеяться, кроме как друг на друга. Русская интеллигенция вымерла и разобщена. Ее купили. Ты сядь и слушай, это вопрос жизни и смерти. Что с нами случилось? Мы перестали говорить о шедеврах кино и художественной литературы, мы перестали спорить! Мы погибаем как прослойка, как удивительное образование внутри нации, как ее часть, как... Приведу сельскохозяйственный пример. Мысль народа (читай: интеллигенция) есть тот поршень, который постоянно движется в пахталке. Ты видел пахталку? Объясняю. Это такая деревянная узкая кадушка, в нее заливают сливки и поршнем, деревянной такой кругляшкой на ручке, двигают вверх-вниз, пока не получается масло. Так вот, мы тот поршень, который движется в сливках, — обрати на это внимание, не в общем молоке народонаселения, а в сливках народа! — движется, образуя масло. Но он не движется! У него нет сил. И желания. Сливки прокисают. Понятно?
— Понятно, — сказал Невейзер, собираясь идти дальше.
— Куда ты спешишь? — упрекнул Иешин. — Откуда ты знаешь, может, ты последний раз говоришь с человеком! Говоря с человеком, ты должен всегда помнить, что, возможно, говоришь с ним последний раз. Тебе это приходило в голову?
— Приходило.
— И что?
— Что?
— Какие ты сделал выводы?
— Что с человеком надо говорить.
— Так говори со мной! — закричал Иешин, заплакал, упал головой на стол, уснул.
Невейзер продолжил путь.
— Отлыниваем? П...п...прогуливаемся?
Даниил Владимирович Моргунков стоял перед Невейзером. Он крепко выпил, поспал, протрезвел, поэтому и заикался, но скоро этот недостаток должен был пройти, потому что он держал в одной руке стакан, а в другой — другой стакан, протягивая его Невейзеру.
Невейзер взял, не собираясь пить.
Даниил же Владимирович откладывать не стал.
Он выпил, и тут же его речь стала гладкой, без запинки.
— Надеюсь, вас устроили условия трудового соглашения? — спросил он.
— То есть? — удивился от неожиданности Невейзер.
— Но вы ведь не даром трудитесь?
— Нет. Заплатят сколько-то.
— Вот! — с досадой сказал Моргунков. — В этом корень всего! Разве так делают в цивилизованном обществе? Разве там кто-нибудь приступит к работе, не зная, какова оплата и каковы условия труда? А страховка, а неустойка, а авторские права, поскольку вашу деятельность можно считать отчасти творческой?
Моргунков вытащил из-под себя кожаную красивую папку и стал ворошить какие-то бланки.
— Сейчас мы составим с вами договор. И вы увидите, насколько это выгодно, беспроигрышно и гарантирует.
— Да зачем? — спросил Невейзер, незаметно вылив водку, пока Моргунков возился с бумагами. — Мне и без договора заплатят. Илья Трофимович, наверно.
— Ничего подобного. Я Илье Трофимовичу обещал, что телесъемщика оплатит товарищество в лице меня. Вот смотрите. Мной разработаны в духе времени двадцать четыре типа типовых договоров на все случаи жизни и деятельности. Но прежде, чем мы решим, какой договор будем подписывать, надо иметь в уме ориентировочную сумму.
Невейзер мысленно не мог не отдать должное умению руководителя вычленить сразу основное — и основное по сути, а не то основное, которое данному руководителю вдруг покажется основным.
— Прежде чем определить сумму, — с удовольствием беседовал Моргунков, плеснув себе в стакан и аккуратно отпив, — следует, к примеру, определить следующее.
И он всего за четверть часа перечислил 46 пунктов договора с дополнениями и примечаниями, включая прогонные и кормовые; их хотя и не было, но в соответствующих графах так и полагалось писать: «Не имеется».
— Хорошо, — сказал Невейзер. — Где подписывать?
— А что подписывать, коли сумма не оговорена еще? — удивился Моргунков. — И потом. Я вам привел образец одного договора, чтобы вы были в курсе и не говорили потом, что вам заплатили наобум. Но есть договора и другие...
Невейзер широко раскрыл глаза. Угадав причину его изумления, Моргунков отхлебнул водочки и сказал:
— Люблю, грешник, людей помурыжить. Но — притомился. Давайте-ка остановимся на договоре старинном и самом удобном, так называемом аккордном. Такой-то обязуется выполнить работу, такой-то принять и заплатить. Сдал, принял, сумма — и больше ничего. Назовите сумму.
Невейзер молчал, считая эти слова теоретическими, потому что запутался в потоке речи Даниила Владимировича.
— Назовите, назовите!
Раздосадованный Невейзер взял да и брякнул:
— Сто тысяч!
(Чтобы читателю представить реальную величину суммы, нужно уточнить, что дело было летом 93-го года; сравнивая с ценами и заработными платами — государственно объявленная минимальная равнялась, кажется, семи тысячам, — можно понять, что цену Невейзер объявил высокую.)
— Отлично! — воскликнул Моргунков. — Пишите заявление!
Дал чистый лист, ручку и продиктовал:
— Пишите: я, такой-то, прошу оплатить и так далее в размере ста тысяч.
Невейзер составил заявление, отдал Моргункову и хотел идти, но тот жестом задержал его, привлек внимание к бумаге. И косо написал: «Отказать!»
— Почему? — спросил Невейзер.
— Много.
— А сразу вы сказать не могли?
— Слова не задокументируешь. А тут любой увидит, каковы аппетиты наших, так сказать, подрядчиков и какова наша, так сказать, финансовая стойкость!
— Бюрократ вы! — сказал Невейзер, смягчая голос и намекая этим на то, что они говорят все-таки посреди празднества и допустима некоторая неформальность.
— Моя бы воля, — ответил Моргунков мрачно и тяжело, — я бы тебя до утра пытал, да ты тогда не наработаешь ничего. Я б вас, дармоеды!.. Жируете на нашем хребте — и еще недовольны! Ничего, прокормим! Мы, — привычные!
Невейзер никак не мог понять смены настроения Моргункова.
— Да я тебе из своего кармана! — кричал Даниил Владимирович. — На, подавись! — И совал Невейзеру смятые деньги.
— Я так не возьму, — тихо сказал Невейзер.
— Обиделся? Голубчик! Ну, прости дурака! — И Моргунков встал на колени перед Невейзером.
Желая прекратить эту сцену, Невейзер взял деньги. И сунул в карман. И это, я понимаю, для большинства читателей обидно, большинство интересуется: сколько же? Но на то и автор, чтобы знать все, и автор отвечает: Даниил Владимирович Моргунков уплатил Виталию Невейзеру за работу из своих денег восемь рублей рублями, пять трешниц, четыре пятерки и две десятки, что составило...
18
...впрочем, считать мне уже некогда — мне бы Невейзера не упустить, который рванулся, заслышав взрыв голосов, в эпицентре взрыва находился голос кавказца.
Вот оно! Началось! — думал он.
Но шум утих так же внезапно, как и начался. Тем не менее Невейзер пробился бы к Кате, если б на его пути не встал крепко, как надгробие, Филипп Вдовин в черном костюме, Филипп Вдовин, владелец попугая и обожатель Высоцкого.
— Мне некогда! — резко и твердо сказал ему Невейзер. Ему надоело церемониться.
— А я вас разве задерживаю? — И Вдовин даже посторонился.
Но тут Невейзер почувствовал необходимость о чем-то спросить его.
Он мучительно думал, вспоминал.
— Заколодило? — посочувствовал Вдовин.
Невейзер поморщился.
— Ничего подозрительного не заметили? — спросил он.
— А что вы считаете подозрительным?
— Ну...
Вдовин ждал.
Не дождавшись, молвил:
— Как вы думаете, почему я трезв?
Вопрос был равно неожиданным и сложным.
Невейзер пожал плечами.
— Я трезв, потому что слежу за вами. Я вас понял. Вы тут ведете разговоры об опасности, которая грозит невесте. Какой-то вещий сон. Бабушка Шульц опять-таки.
— Откуда...
— Лично я не имею привычки перебивать даже своего попугая, пока он не кончит начатой речи. Зачем вы сюда приехали? Что вы хотите сделать с этой девушкой?
— С какой?
— Изволите иронизировать?
— Я люблю ее, — сказал Невейзер и выпил из первого попавшегося стакана, взяв его из чьих-то рук, потому что вдруг понял, что это правда.
— Ее все любят.
— Я сильнее всех.
— Это недоказуемо.
— Она точь-в-точь моя бывшая жена. Которая погибла.
