Встречный поток воздуха толкнул в спину, заставив зажмуриться от предвкушения близости неба. Под ложечкой засосало.
Несколько минут ничего не происходило. Ощущение сладости полета не проходило, но стоило только открыть глаза, как меня ждало разочарование.
Я оказалась не между облаков среди птиц, а на опушке леса, в пяти метрах от белой хижины, с соломенной крышей. На покосившемся от времени крыльце стояла баба Стася. Одной рукой она опиралась на костыль, ножка которого была перемотана тряпкой, а вторую руку протянула ко мне, точно зазывая поближе. Давно я не приходила сюда. Последний раз видела бабу Стасю, когда мне только-только двенадцать годков исполнилось. На второй день от моего дня рождения бабушка и почила с миром.
Я, точно завороженная, пошла на зов, отворила приземистую калитку, что поддалась туго, со скрипом и медленно засеменила по дощатой дорожке вглубь двора. Звуки, запахи — все было привычным, родом из детства. Где-то на задворках разума я понимала невозможность всего происходящего. Даже сейчас воспоминание о том, как сухонькую и всю, точно посиневшую, бабу Стасю в открытом гробу несли через поселок до кладбища. Мама долго и надрывно плакала, что дома, что по дороге на кладбище, что после похорон опять же дома. Ее всхлипы отголосками прозвучали в моих ушах, стоило только взглянуть на бабушку. Но ноги словно действовали самостоятельно, отдельно от ума.
С каждым пройденным шагом, сомнения исчезали. Вглядываясь в морщинистое лицо бабы Стаси, я понимала, что во мне нет и капли страха, а наша встреча хоть и неожиданная, но приятная.
— Давно я тебя жду, дитятко мое ненаглядное, — улыбнулась бабушка, смахивая с уголков глаз слезы. — Что ж так долго не заглядывала? Чай, совсем бабку позабыла?
— Бабулечка, я, — прокаркала надрывным шепотом. — Просто… мне, а ты…
Отчего-то горло сжало, точно ком встал посреди глотки, а слова оказались лишними. Хотя мне до ужаса захотелось выговориться, рассказать обо всех бедах, залезть на колени к бабке, как раньше, уткнуться в грудь и зарыться руками в пахнущую лавандой косу. Она бы меня гладила по спине, баюкала, шептала молельные слова до тех пор, пока сон не заставил бы отяжелеть и опуститься мои веки.
— Ну-ну, дитятко, — бабушка сжала мои ладони своими. Ощущения от ее прикосновений оказались точь-в-точь такими же, какими я запомнила. Руки бабы Стаси были мозолистыми, сухими и теплыми. Прикасаясь коротковатыми пальцами, покрученными ревматизмом, она всегда дарила мне успокоение и утешение: — Бабушка все знает, внученька. Пойдем в дом, нечего на пороге стоять, душу выхолаживать.
Баба Стася медленно развернулась, побитыми болезнью ногами неловко прошаркала по крыльцу, и, пригнувшись, скрылась за порогом в темноте дома. Я послушно проследовала за ней.
В нос ударил запах горячих картопляников и узвара. Бабушка часто баловала меня именно этим. Знала, как люблю приготовленную ею еду, вот и старалась. Готовила даже тогда, когда ходить и вовсе стало невмоготу, даже на костылях.
Она была странной моя баба Стася. Строгая со всеми, даже с собственными детьми и внуками, бабушка никогда особо не выделяла кого-то, обделяя вниманием других. Казалось, она любила всех нас одинаково. Всех, кроме меня. Даже тогда, в далеком детстве, я чувствовала ее особое отношение и щемящую заботу. Наверное, поэтому и бывала у нее в хате чаще, чем у себя дома. Баба Стася читала мне сказки, учила молитвам и… была первой, кто вложил уголек в мои еще короткие, детские пальцы, научив рисовать.
А еще бабушка никогда не жаловалась. Ни тогда, когда ревматизм покалечил ее суставы до неузнаваемости, а ходить стало совершенно невозможно, ни тогда, когда рак подобрался слишком близко и расцвел болью во всем теле.
До последних дней баба Стася оставалась свободной, несломленной жизнью женщиной, силой духа, которой восхищались все, кто ее знал. А знали ее не только в нашем поселке, но и в близлежащих селах. Моя бабушка умела лечить.
— Словом, — как говорила она.
— Знанием, — говорили одни.
— Даром, — перебивали другие.
— Садись, дитятко мое, — кивнула бабушка на деревянную лавку у стены напротив печки, — в ногах правды нет.
Как только я подошла к лавке и опустилась на нее, ноги налились усталостью, точно к каждой лодыжке привязали по гире.
— Бабушка, — несмело начала, но баба Стася перебила меня властным взмахом руки и улыбнулась.
— Знаю, о чем спросить хочешь, дитятко. Знаю, что тревожит твое доброе сердечко. Все знаю. Но прежде, чем подскажу тебе советом, узвару выпей. Даром что ли я старалась для тебя, плоды собирала и варила?
С кряхтением, бабушка подошла ко мне и вложила в ладони глиняную кружку. От гладкой поверхности узвара в воздух поднимался сладковатый дымок…
Горечь, сладость, пряность напитка расцвели пышным букетом на языке, стоило только сделать первые два глотка. Никто не варил узвар так, как делала это моя баба Стася. В эту минуту поняла это настолько отчетливо, как ничто другое. Нет, конечно же, после смерти бабушки я много раз пила узвар, ела картопляники, оладушки, соленые огурцы вприкуску с медом, — особый секретный ингредиент бутербродов от бабы Стаси, — и вкус мне нравился, но он отличался от того, из детства. У бабушки все было вкуснее, насыщеннее и сытнее, точно она ведала о чем-то особенном и без зазрения совести пользовалась этим, чтобы блюда стали аппетитнее, а потом забыла поделиться тайным знанием и… ушла навсегда. А привычная еда для меня потеряла всю свою яркость вкуса.
— Кушай, кушай, дитятко мое ненаглядное, — хрипло проворковала бабушка, ставя мне на колени большую миску с картоплянниками от которых исходил просто восхитительный аромат. — Знаю, как ты проголодалась, моя хорошая. Кушай.
— Спасибо, — довольно ответила я с набитым ртом. Только теперь, поглощая один картоплянник за другим, я ощущала, что вечный мой спутник-голод притупляется, отступает на второй план. — А ты разве не будешь?
Бабушка устало села на лавку по левую руку от меня, с кряхтением выпрямила ноги и поставила костыль рядом.
— Я только посмотрю. А ты кушай, кушай. Тебе сейчас это необходимо, иначе совсем одичаешь и… сгинешь, так и не вернувшись.
Не успела я задуматься о смысле сказанного, как бабушка продолжила вести непонятный разговор. Хотя удивление в этом месте, где все было странным: от моего нахождения здесь и до воскресшей бабы Стаси, оказалось лишним.
— Помнишь, Мартуся, сказки мои?
— Те, что рассказывала мне каждый раз, когда мы ходили по грибы или ягоды? — спросила я скорее для того, чтобы что-то спросить.
