Торжественной поступью подошел он к столу, возле которого стояли «голубки». Внезапно неведомо откуда появились два служителя в одежде египетских рабов, как они изображены на финских памятниках. Эти два служителя подвели детей к великому Копту, и каждому из подводимых детей он клал руку сначала на голову, потом на глаза, потом на грудь и в то же время другою рукою делал над детьми странные знаки.
После этой первой церемонии один из служителей поднес Калиостро на белой бархатной подушке маленькую золотую палочку. Калиостро взял ее, постучал ею по столу и спросил:
– Что делает в эту минуту человек, который сегодня утром, при въезде в город, вздумал оскорбить великого Копта?
Дети наклонились к сосуду с водою, стали глядеть в него, и вот одна маленькая девочка крикнула:
– Я вижу его – он спит!
Шепот удивления пронесся по залу, хотя, собственно говоря, в восклицании девочки не было ровно ничего изумительного: мало ли что ей могло показаться! И какая же возможность была проверить сказанное ею?
Эта мысль невольно мелькнула у некоторых из гостей, еще сохранивших известную долю хладнокровия. Великий Копт, очевидно, понял это, а потому, обращаясь к собранию, он сказал:
– Всякий может теперь задавать вопросы и затем проверять ответы. Именно все дело в этой проверке, и без нее в ответах «голубков» нет ничего интересного.
Тогда гости, а в особенности дамы, заволновались; наконец одна из них робко возвысила голос и спросила, что делает ее мать, находящаяся теперь в Париже.
Один из «голубков» ответил, что ее мать теперь присутствует на спектакле и сидит между двумя стариками, но проверить этот ответ было так же трудно, как и первый, на вопрос, заданный самим Калиостро.
Спросившая дама почувствовала на себе несколько полунасмешливых взглядов, смутилась, замолчала и села на свое место. Но первый шаг был уже сделан, желающих спрашивать оказывалось теперь много. Вот новый женский голос спрашивает:
– Сколько лет моему мужу?
Проходит несколько мгновений – и никакого ответа. Тогда раздаются восторженные возгласы мужчин и дам, окружающих ту, которая спросила; даже хлопали от восторга в ладоши. Дело в том, что ответа никакого «голубки» и не могли дать, так как спросившая дама была не замужем.
Таким образом, первое поползновение расставить сети великому Копту и его «голубкам» не привело ни к чему, и уже никому в голову не приходило продолжать подобные поползновения.
Калиостро с довольной улыбкой обратился к собранию.
– Я предлагаю каждому, – сказал он, – написать что-нибудь на бумажке, затем заклеить эту бумажку и передать ее кому-либо на хранение, для того чтобы потом могли ее распечатать и прочесть во всеуслышание.
Еще не совсем понимая, что из этого будет, третья дама написала несколько слов на любезно предложенной ей кем-то из присутствовавших бумажке, аккуратно свернула ее и передала соседу.
Тогда Калиостро обратился к «голубкам» и велел им смотреть в воду.
– Кто-нибудь из них сейчас увидит в воде ответ на вопрос, заданный письменно, – объявил он.
И действительно, вот маленький девятилетний мальчик закричал:
– Я вижу слова в воде… слова, но они не совсем ясны…
– Смотри пристальнее! – спокойно и торжественно сказал Калиостро. – Сейчас слова эти будут явственны, так что ты сможешь их прочесть.
Мальчик внимательно, жадно глядит в воду. Вот проходит несколько мгновений, и он радостным голосом говорит:
– Теперь ясно, теперь видно каждую букву…
– Читай!
Мальчик громко прочел:
– Вы его не получите!
Тогда все кинулись к господину, державшему заклеенную бумажку, развернули ее и стали читать. Дама написала: «Получу ли я согласие короля на мою просьбу о том, чтобы сыну моему был дан полк?»
Никто не мог скрыть изумления и восхищения, и только дама, написавшая вопрос, оказалась смущенной. Она должна была верить, что если написанное ею угадано и если ответ прочтен маленьким мальчиком в воде, то уже не может быть никакого сомнения в верности этого ответа: ее сын не получит полка. Она готова была плакать.
Как бы то ни было, наиболее сомневавшиеся из гостей графа Калиостро были теперь побеждены. Один только тучный, красный господин, заставивший перед обедом великого Копта дать ему слово, что он незнаком с дьяволом, перекреститься и поцеловать крест, снова почувствовал в себе присутствие духа сомнения. Он подобрался к своему сыну и приказал ему незаметно выйти из зала, как можно скорей бежать домой, узнать, что делает в эту минуту его мать, и затем вернуться сюда.
Молодой человек, которому вовсе не приятно было хотя и на короткое время уходить и который жадно, влюбленными глазами следил за прелестной Лоренцей, тем не менее, не смея ослушаться отцовского приказа, вышел из зала. Тогда сомневающийся толстяк выступил вперед, несколько покачиваясь. Успокоенный насчет дьявола, он за обедом хорошо познакомился со всеми винами погреба графа Калиостро, лицо его пылало, глаза метали искры. Громовым голосом, обращаясь к «голубкам», он возгласил:
– Что делает в настоящее время моя жена?
Дети несколько времени глядели в воду, но молчали, и вдруг неведомо откуда, как бы в воздухе, как бы с потолка, раздался звучный голос:
– Ваша жена теперь играет в карты с двумя соседками.
Этот неведомо откуда раздавшийся таинственный, странный голос поверг в трепет не только дам и девиц, но и многих мужчин. Даже сам толстяк едва удержался на ногах, бормоча:
– Черт возьми! Вот так штука!
Однако он быстро оправился и объявил, что сейчас все узнают, правду ли сказал голос. Он послал домой сына, который сейчас должен вернуться.
Теперь все взгляды устремились на дверь. Наконец молодой человек появился. Не успел еще он войти, как толстяк крикнул ему:
– Говори сейчас, что делает твоя мать.
– Я застал ее играющею в карты с нашими соседками, госпожой Дюперру и госпожой де ла Маделонет, – проговорил молодой человек.
Трепет не то восторга, не то ужаса прошел по залу; некоторые дамы не выдержали и, закрыв лицо руками, не владея собою, кинулись вон из зала, а затем из этого отеля, где совершались такие непонятные вещи, такие неслыханные чудеса.
IV
Случайно либо нет, но «голубок» сказал правду: бедный старик с трясущейся головою, который ухватился за дверцу коляски великого Копта, назвал «божественного благодетеля человечества» негодяем и требовал от него шестьдесят унций золота, – спал. Он спал в маленькой грязной мансарде, в самом бедном квартале Страсбура. Его изрядно помяли, оттаскивая от коляски, потом он, напрягая все свои силы, освободился из рук тащивших и бивших его людей, затерялся в толпе и исчез. Он считал себя в безопасности, ему на ум не пришло, чтобы кто-нибудь мог следить за ним, он побрел по улице и кое-как, охая от боли, дотащился до своей мансарды.
Он даже не подумал об обеде, не чувствовал голода, лег на жесткий матрац, подложив себе под голову какое-то тряпье, и стал предаваться своим думам.
В нем поднялась бесконечная злоба, временно забытая и отодвинутая на задний план необходимостью защищаться и спасаться бегством. Но теперь, в безопасности, он всецело предался этой злобе. Время от времени он приподнимался на кровати и громко бранился, изыскивая самые ужасающие проклятия, обращаемые им на голову того человека, которого так торжественно встретил город Страсбур.
Откуда же взялась эта злоба, эта ненависть к великому Копту? Что общего было между нищим стариком и божественным Калиостро? Почему старик, как безумный, уцепился за коляску и кричал о своих шестидесяти унциях золота? Для того, чтобы понять это, надо вернуться назад на двадцать лет в Палермо. Старик этот был оттуда родом, имя его было Марано. Тогда он вовсе не был жалким нищим, хотя и жил довольно бедно, но эта бедность являлась только кажущеюся и происходила от скупости Марано.
Марано был ростовщиком. Жадность и скупость соединялись в нем, как это очень часто бывает, с различными предрассудками, с верою во все таинственное. У него была одна цель в жизни – деньги, и для достижения этой цели он не раз уже сходился со всевозможными шарлатанами, которые в конце концов его обманывали. Он по целым годам только и искал встречи с людьми, которые выдавали себя за делателей философского камня, и на эти таинственные опыты уже употребил немало денег. Конечно, никогда он ничего не добивался, разочарование следовало за разочарованием, но он был неисправим.
Вот с некоторого времени он стал слышать об одном юноше, тоже обитателе Палермо, жизнь которого была полна необыкновенной таинственности. Юношу этого звали Джузеппе Бальзамо, ему тогда всего было семнадцать лет, но, несмотря на этот нежный возраст, он уже пользовался в Палермо большой известностью и ему приписывалась сверхъестественная власть. Родители его были бедные, простые люди, но, несмотря на это, он сумел пустить слух, что он вовсе не сын этих бедных людей, а происходит от какой-то великой азиатской принцессы. Ему тем более легко было уверить в этом легковерных людей, что вид его и манеры совсем не подходили к тому кругу, в котором он вырос. Он был очень красив, держал себя важно, с большим достоинством, относился ко всем свысока и в то же время умел привлекать каждого своею симпатичностью. Его магнетическое влияние было неотразимо. Стоило ему поглядеть пристально в глаза кому-либо, подержать кого-либо за руку – и этот человек уже чувствовал к нему симпатию, бессознательно ощущал какую-то с ним связь, подпадал под его влияние. Говорить он был мастер, фантазия его не знала пределов.
