пор, как Рукку была одержима в последний раз, и на этот раз неистовый дух, вселившийся в ее тело, казалось, наверстывал упущенное. В невнятице ее криков можно было разобрать отдельные фразы, в основном ругательства на языке дакхни.
«Аан-де… соб харам хоран-ку маар’к сата-тун!» – неистово кричала она не своим голосом. Шайла представила, как Рукку, должно быть, с пеной у рта бьется в конвульсии, похожей на эпилепсию, как в тот раз, когда она однажды видела ее в таком состоянии. Наверное, она делает перерывы между припадками, чтобы швырять кастрюли и сковородки в стену и проклинать свою мать.
Когда несколько месяцев назад Шайла и ее муж Суджит переехали в деревню из города и обнаружили, что дочь хозяина дома одержима демонами, они попытались помочь, настаивая на том, чтобы он обратился за помощью к психиатру. Но хозяин дома с женой совершенно не хотели заниматься своей шестнадцатилетней дочерью, правда, простили городским пижонам их возмутительное предложение.
– Вы только послушайте: отвезите дочь в психушку! – делилась мать с прикованной к постели бабушкой. – Чтобы мою дочь заковали в цепи и били током по голове, чтобы она всю жизнь пускала слюни?! Кто же тогда на ней женится?
– Оставь их в покое. Они хотят как лучше, – сказала миролюбивая старушка. – Таковы городские жители. Мальчик ведь из Кералы или откуда-то рядом, не так ли? А у нее фамилия Хирематх. Кто бы допустил такой брак здесь?[25] Интересно, что на это сказали ее родители. В наши дни дети, посещавшие школу, даже не спрашивают разрешения родителей на брак. Но мальчик хороший, он… очень вежливый.
– Я даже не могу выговорить его полное имя, – сказала мать Рукку, не понимая, что хитрая старушка сменила тему на более легкую, напоминающую скорее сплетни, зная, что ее невестка не устоит перед этим. – По крайней мере Суджит – это индусское имя. Хотя могу себе представить, что индусы в Керале совсем не похожи на нас.
– Надо будет как-нибудь пригласить их на обед. К нам все равно больше никто не ходит. Вроде бы мы брамины, а живем как изгои. – Голос пожилой женщины дрогнул, когда она произносила последнюю фразу.
Жители деревни действительно избегали семейства Кулкарни. Их не навещали и не приглашали на мероприятия других браминов в деревне. Шайла Хирематх и Суджит Джейкоб Каниямпарабил снимали у них жилье. Пара познакомилась и поженилась в Бангалоре. Проведя там первые несколько лет отношений, как и любая другая пара, работающая в сфере информационных технологий, они решили, что им надоели пробки, грязный воздух, бесконечные угрозы городских властей вырубить еще больше деревьев, которые стихали после протестов жителей, а затем опять появлялись в связи с новым планом развития, – в общем, им надоело то, что они когда-то считали привлекательным. Суджит искал утешение в уходе за садом на террасе и лелеял детские воспоминания о поездках на каучуковую плантацию своего дяди в Ваянаде. Склоны холмов покрывал каучук, а долины – рисовые поля, и ему доставляло большое удовольствие работать с фермерами по щиколотку в грязи. Постепенно в его голове зародилась мечта стать фермером. И Шайла разделяла его желания. Вместе они выискивали в интернете многочисленные истории успеха после возвращения в деревню и смотрели видеоролики о том, как инженеры, ставшие фермерами, внедряли простые технологии для автоматизации сельскохозяйственных процессов. Они продали машину и всю мебель, которая у них была, и свели свое имущество к нескольким чемоданам с одеждой и книгами.
Пожив в разных местах, они прибыли в Канас, который находился недалеко от места, откуда была родом семья Шайлы. Жить становится проще, если уехать из города в деревню, где не говорят на вашем языке. Их непривычное поведение быстро списывают на особенность региона, из которого они приехали. Большинство отличий прощают или не замечают и в худшем случае с ними обращаются как с чужестранцами. Но стоит им начать говорить на языке этого места, они тут же перестают быть другими. Как только их принимают за своих, они невольно становятся объектами осуждения, их распределяют по кастам и их городская инаковость привлекает к себе всеобщее внимание. Шайла очень этого опасалась. Она выросла в Дели, но Канас находился в регионе, где жили ее предки. У нее были близкие отношения с отцом. Хотя он всегда поддерживал любой ее выбор, отец настороженно отнесся к переезду его очень привыкшей к городу дочери в деревню. «Все не так идеалистично, как ты себе представляешь, танги. Там тебе будет не по себе», – пытался он предупредить ее. Но он знал, что она слишком упряма в вопросах, касающихся Суджита, и в конце концов перестал пытаться переубедить дочь. Вместо этого он заверил ее, что поможет, если им что-нибудь понадобится. Он договорился с родственником, что по хорошей цене они получат в аренду участок земли в Канасе площадью четыре акра.
На участке не было дома, и, пока они строились, им пришлось искать жилье в деревне. Шайла боялась оказаться в густонаселенном лингаятами районе. Хотя, представляясь людям, они решили отказаться от Джейкоба в имени Суджита, она опасалась, что долго скрывать их межрелигиозный брак от «ее людей» не получится. Поэтому, когда они узнали, что у семейства Кулкарни есть свободный дом, находящийся немного в стороне от нагромождения домов браминов и окруженный поселениями мусульман, они тут же решили снять его.
Недуг Рукку не был единственной причиной, по которой жители деревни обходили Кулкарни стороной. Одержимость не вызывала особого удивления в месте, где истории о привидениях витали в воздухе, как вездесущая красная пыль, поднимаемая с полей суховеями. Большинство домов в деревне были очень старыми и служили многим поколениям одной семьи, которые рождались, жили и умирали в них. Кладбище лингаятов, еще недавно находившееся на окраине деревни, теперь входило в ее черту. Земля, на которой оно находилось, была отвоевана знатным лингаятским семейством Банаджига для строительства довузовского колледжа в память о недавно ушедшей из жизни вдове Гуравве Гурсиддаппе Баликае. Но «мертвые» выторговали себе хорошие условия: их могилы оставили, а для строительства колледжа вырубили только несколько тамариндовых деревьев.
Люди продолжали умирать, и их трупы хоронили на территории, которую теперь называли кладбищенским колледжем. Вскоре и колледж получил это название. Преподаватели делали перерыв на чай, когда шум барабанов и петард, сопровождающих похоронный кортеж, мешал им читать лекции, и ждали окончания ритуала, прежде чем продолжить занятие. Когда умерших со скрещенными ногами, которые были усыпаны цветами, доставляли на носилках на кладбище, казалось, они кивали в знак искреннего согласия с тем, что здесь, на неровной земле, будет их место упокоения. Постепенно студенты преодолели
