свой страх перед мертвыми. Некоторые даже подшучивали над болтающимися головами трупов, вызывая сдержанный смех у подростков. Те набрались храбрости и стали повторять это действие, которое мертвецы выполняли не по своей воле, и таким образом постигали метафизику жизни. Кролик всегда находится на волоске от смерти.
Позже они собирали монеты, разбросанные скорбящими вокруг свежих могильных холмиков, и покупали себе на них сигареты и сладости. Таким образом, финансово-экономический колледж ненароком учил философии деревенскую молодежь. Самой заметной была погребальная церемония лингаятов, хотя неподалеку находились и мусульманские захоронения, а внизу у ручья стоял крематорий браминов.
* * *
Когда однажды Рукку откинула голову назад, ее глаза запали, а тело начало странно дергаться, ее семья точно знала, что делать. Они отвели ее к ачаря, который разжег огонь, бросил в пламя рис и киноварь, а также другие предметы, пробормотал мантры, окропил ее святой водой, и дух покинул ее. Конечно, не это стало причиной того, что их сторонятся. На самом деле все в деревне сочувствовали им, хотя и не показывали этого: такое могло произойти с каждым. Но через месяц дух вернулся, и, поскольку Рукку была студенткой кладбищенского колледжа, семья задумалась, не призрак ли это лингаята, раз мантры священника-брамина оказались недостаточно сильными для духа, напитанного чесноком. Они отвели ее к старейшине лингаятов, владеющему оккультными ремеслами, который, строго обращаясь с духом, настойчиво повторял, чтобы тот убирался, до тех пор, пока Рукку не потеряла сознание. Он дал ей мешочек со святым пеплом и амулет и отправил с заверением, что она исцелена.
Но в следующее новолуние она снова стала одержимой, и, когда она начала ругаться на языке дахни, семья поняла, что их худшие опасения сбылись. Они тайно отвели ее к Хусейнсаабу в Гол Гумбаз – мавзолей с куполами-близнецами, – тот положил ей на голову тяжелый камень и приказал держать его. Рукку стояла с пунцовыми от ярости глазами, пока он развеивал вокруг нее фимиам и хлестал ее веером из павлиньих перьев. Через час такой терапии Рукку уронила камень и обмякла. Хусейнсааб в оцепенении сел и заговорил с ней: «Кон туме? Кон каря? Кявн? Ран-део джао туме… джао… Джате-ки-най? Джате ки НАЙ? Кя хона тумна?»
Было не слышно, что она отвечает, но Хусейнсааб внезапно отшатнулся, словно отброшенный огромной силой, и медленно начал приходить в себя. Он вынес свой вердикт: «Да. В нее действительно вселился дух одного из наших людей. Самый страшный из всех, кого мне когда-либо доводилось встретить. Так просто он не уйдет. Враги привязали его к дереву и оставили умирать от голода. Он просит, чтобы его накормили. В следующий раз, когда она будет одержима, дайте ей баранину. Насытившись, он сам уйдет». Насыпав еще порошки, вручив амулеты и предупредив, как не разгневать духа, он отправил их домой. Родители были полны решимости сохранить все в тайне, но жена Пинджаара Пакираппы, к которому они отправились в поисках запретной пищи для голодного квартиранта тела их дочери, оказалась очень болтливой. Вскоре известие о том, что дочь Кулкарни питается бараниной, разлетелось по всему Канасу и поползли слухи.
Последние тесно связаны с ересью. Так, если одержимость демоном другой веры еще можно было простить, то нарушение пищевого табу привело к тому, что семью стали избегать в деревне. После многочисленных косых взглядов соседей и отказа пустить в священный матха на церемонию арадхани отец Рукку решил перевезти всю семью – сына, дочь, жену и престарелую мать – из общего семейного дома, который они делили с двоюродными братьями в густонаселенном квартале браминов, в новый дом на окраине деревни. Несколько лет назад он предусмотрительно купил недорогой участок земли и построил на нем дом. Он планировал сдавать его в аренду, чтобы иметь доход, так как собирался уйти на пенсию с должности служащего в «Грамин-банке». Дом был поделен на две крошечные квартиры, расположенные впритык друг к другу, как спичечные коробки, – каждая с одной спальней, прихожей и кухней, а также с выходом на задний двор, который был отделен от соседского невысокой стеной. Квартиранты недавно съехали, и семья заняла одну из них.
Пинджаар Пакираппа продолжал привозить Кулкарни пряное карри из баранины. Ему доставляло большое удовольствие вносить разнообразие в свои поставки. «Сегодня я приготовил красный соус. В следующий раз принесу зеленый». Кулкарни не обращали внимания на цвет – лишь бы дух, вселившийся в их дочь, был доволен и оставил ее в покое на ближайшие две недели.
Во второй квартире никто не хотел селиться. Поэтому, когда Шайла и Суджит попросили сдать ее, Кулкарни были приятно удивлены и не стали приставать с лишними вопросами. Когда Шайла сама рассказала, что иногда готовит невегетарианские блюда, они, казалось, не стали беспокоиться о том, что их дом будет осквернен еще и соседями. Но однажды мать Рукку из неудержимого любопытства окликнула Шайлу через стену на заднем дворе:
– Я знаю, что Суджит из Керала. Но ты Хирематх, не так ли? Как ты можешь не быть вегетарианкой?
– Нет, тетушка-ри, меня воспитали вегетарианкой. Но в университете я стала есть мясо птицы и морепродукты. Мои родители не возражали. Суджит же никогда не был вегетарианцем.
– Из какой он касты?
– В Керале все едят мясо, – уклонилась Шайла от вопроса.
Тетушка была довольна тем, что соседка хорошо кормила своего мужа, но ее продолжало терзать любопытство.
– Значит, ты ешь баранину и тому подобное? – не сдавалась она.
– Нет, тетушка-ри. Я не ем красное мясо.
– Что такое красное мясо?
– Мясо млекопитающих – животных, которые рожают и кормят молоком свое потомство, например козы, овцы, буйволы…
Тетушка глубоко вздохнула и залилась слезами:
– Какой грех… какой грех! Что мы сделали карме, раз наша Рукку совершает такой грех… и ест плоть матерей и их детенышей?..
– Тетушка-ри… не надо так. Это естественно. Успокойтесь. – Шайла не знала, что еще добавить, чтобы унять ее.
– Но… это не Рукку. Грех лежит на том чудовище, которое овладело ею, – сказала тетушка, утирая слезы.
Позже, когда Шайла пересказала этот разговор Суджиту, он ответил, что ей не стоит обсуждать такую деликатную тему с Кулкарни. И Шайла согласилась, впрочем, как и со всем, что он говорил. С тех пор Шайла держалась на вежливом расстоянии от «гастро-духовных» вопросов Кулкарни, проявляя сочувствие только тогда, когда это было необходимо.
* * *
Теперь Шайла знала, что, когда у Рукку начинался очередной приступ истерики, кто-нибудь звонил Пинджаару Пакираппе, и он прибегал со специальным блюдом, и спустя время все приходило в норму. Предыдущей ночью Шайлу охватил необъяснимый страх за Суджита, поэтому она плохо
