ГЛАВА 4,
В КОТОРОЙ ПРИСУТСТВУЕТ ГРЕБЛЯ НА ГРОБАХ
Зима 1860, Санкт-Петербург
Очнулась от того, что кто-то тащит меня, закинув через плечо. Руки связаны. Нос щекотала мешковина. Назойливая пыль проникала в горло, нещадно садня так, что хотелось чихать. Увы, рот, заткнутый кляпом, не позволил сделать и этого.
— А ты, Пахом, уверен, шо ту девку умыкнули? Уж больно бедно одета… — этот пропитой голос я слышала впервые.
— Да, ту, ту, не брехай понапрасну. Барин чаво сказал: чернявая, молодая. Будет стоять у господской беседки аккурат к обеду. Мы когда пришли — там, окромя этой, далече никого не было. Значит, она и есть.
К ощущению беспомощности начало прибавляться еще одно — холода. Я чувствовала, что на улице — морозец. Причем хороший такой.
— Дак чёт не похоже, щоб княжна ента на прогулку в беседку вышла: ни тулупчика на ней, ни даже шальки какой. Вона, в одном платьице… — продолжал сомневаться любитель первача.
— А хто этих господских баб разберет? Мож, книжек каких начиталась о романтишных ентих, как их… воздыханиях, — последнее слово второй тать (а кто еще так буднично таскает через плечо благородных дев с явно похитительскими намерениями?) презрительно выплюнул, — вот и мечтает подхватить чахотку.
— Не понял? А связь? — уточнил первый.
— Да мне Фроська, краля моя, пересказывала про модный нонече роман. А ей — служанка в доме Шереметьевых, а той — господская дочка, читавшая эту ересь. Так вот, в той книжонке графинька чахоточная помирала, а упырь увидел ее на смертном ложе, обомлел от такой красы и решил тяпнуть, чтобы, значится, себе подругу сердечную сварганить. Вот, может, и энта княжна книжонку такую же читала и чахоткой захотела обзавестись в надежде на жениха, вечно живущего. — Он на мгновение замолчал, а потом добавил: — Хотя, по мне, упырь этот, хоть и книжный, а ненормальный. Чем ему нормальная, румяная баба в теле не приглянулась? Позарился на тощую, зеленую, чахоточную… мертвяк и есть мертвяк, в девках ничего не понимающий…
— А… тады понятно. Но ничего… наш-то барин мужик живой, быстро девке мозги вправит.
Качка и скрип снега прекратились. Судя по всему, похитители остановились.
— Пахом, дверцу кареты открывай, щас ее уложим.
Я почувствовала, как меня сгрузили на сиденье. Дверца захлопнулась, и карета тронулась с места. Мешок с головы похитители так и не сняли, зато на плечи накинули что-то, по ощущениям подозрительно похожее на кожух.
— И все ж — вдруг энто не она, а другая девка. Она же без сознания валялась… — опять всполошился пропитой голос.
— Ну валялася, и что с того? Других-то больше все равно не было. А эта, мож, с обмороком свалилась. Так что считай, мы ее от смерти спасли. Замерзнуть ведь дура могла…
— И то верно. А морозец нонеча совсем как крещенский, хоть и Блинная неделя на носу.
— Шо правда, то правда. Морозец знатен, — добавил второй и с мечтательными интонациями произнес: — А как думаешь, нам барин сверху доплатит аль нет?
— Не знаю, — протянул первый. Его слова сопровождались характерным звуком пятерни, скребущей затылок. — Джулиман-оглы у нас человек восточный, с Кавказу, из знатного рода, герой сражений с имаматом и Большой Кабардой орды… И почему ему в сватовстве к этой княжне отказали?
— Если бы не отказали, мы бы ее сейчас не воровали.
Я сидела, прикидываясь дохлой мышью, которой не страшно не то что шуршание веника, а грохот бронепоезда. Лучше уж внимательно подслушать разговор, чем бесполезно брыкаться. Значит, меня перепутали и сейчас тащат к этому оглы домой. Что же, подождем.
Ждать пришлось долго. Насторожиться заставил колокольный звон.
— Все, приехали. Пахом, сымай мешок. Щас дадим девке макового молока, чтоб вела себя спокойно, и в церковку ее. Жаль только, что настойка хоть и зело сильная, но недолгая. Отпущает быстро. Ну да ничё, на службу должно хватить. А опосля венчания князю ужо смириться придется с кавказским зятем.
С головы стянули мешок, и я смогла увидеть своих похитителей: двух бородатых мужиков. У одного были выбиты передние зубы, второй щеголял шрамом во все лицо.
— Давай не дури, выпей, — меченный шрамом оказался тем самым любителем браги.
После этого он убрал кляп. Я молча отчаянно замотала головой, понимая, что, если заору, они лишь быстрее вольют в меня это пойло. Второй, беззубый, схватил меня сзади за волосы, запрокинув голову, и надавил на щеки, насильно открывая рот.
После того, как в меня влили эту дрянь, тело стало жить своей собственной, сомнамбулической жизнью. Эмоции тоже притупились: не было страха и паники, одно отстраненное безразличие. Руки мне тоже развязали.
— Щас только на нее фату надену, — донеслось до слуха сквозь дурман уже осточертевший мне пропитой голос. — Ведь не положено девке в церковь с непокрытой головой идти.
На макушку мне нахлобучили какую-то плотную белую тряпку и под рученьки повели в церковь.
Запах ладана, сумрак, пламя свечей и лампад. Перед аналоем стоял чернорясный батюшка с книгой в руках. Напротив него — высокий статный мужчина в парадном мундире восемнадцатого века.
«Судя по всему, это и есть тот самый отчаянный оглы, решивший заполучить княжескую зазнобу любой ценой», — мысль была отстраненная и словно не моя.
Как только меня подвели к «жениху», дьякон вынес на подносе кольца. Священник подошел к нам с зажженными венчальными свечами и вручил мне и оглы по одной. Я взяла свою горящую витую восковую, даже не осознавая, что делаю. Словно в немом кино видела, как священнослужитель берет венец жениха и крестообразно знаменует им оглы, как кавказец целует образ Спасителя. Как на мою голову опускается такой же венец.
«Словно мы становимся на всю жизнь друг для друга царем и царицей», — пришло сравнение на затуманенный дурманом ум. Кубок с вином, которое нам обоим предложили выпить со словами: «Горести и радости вы поделите отныне на двоих».
Зычный голос батюшки провозгласил:
— Прежде чем окончательно соединить вас, молодые, прежде чем жених обведет свою избранную вокруг аналоя, ответьте мне, чада мои, перед Богом и собравшимися здесь людьми. Джулиман, вверяешь ли ты свою судьбу Наталье, будешь ли заботиться о ней, любить ее до конца своих дней?
— Да, — раскатистым эхом понеслось под церковные своды.
— А ты, Наталья, урожденная Горчакова, согласна ли почитать Джулиман-оглы своим царем и супругом?
Мой взгляд упал на пол. Тень бесновалась, словно запертая в клетке. Эта ее безумная пляска не столько отрезвила, сколько оживила мысль.
Почему-то при сочетании «Наталья Горчакова» невольно возникла ассоциация со столыпинскими реформами. Во мне начали просыпаться отголоски эмоций, безразличие к происходящему схлынуло откатной волной, и я впервые подняла глаза на священника. Фата была плотной, подозреваю, что стоящему рядом оглы были видны лишь черты моего лица.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
