...(Никто из следовавших в поезде не знал, что автором этой статьи в "Искре" был Ленин. Но у г а д а л Николаев верно: в газете выступил новый вождь партии.)
"Милостивый государь Игорь Васильевич!
В связи с тем, что фотограф Московского охранного отделения Грузденский был в отъезде по причинам вполне уважительным, только сегодня ему передали фотографические карточки ссыльнопоселенцев Дзержинского и Сладкопевцева, кои совершили дерзкий побег из Якутской губернии. Фотографические карточки распечатаны Грузденским в количестве тридцати штук, показаны филерам и отправлены в железнодорожную жандармерию.
Остаюсь Вашего Высокоблагородия покорным слугою
подполковник фон Шварц". 11
По прошествии двух дней после т о г о, особого с Шевяковым разговора, когда Глазов с Граббе рассчитался (к немалому для ротмистра удивлению), подполковник вел себя так, словно бы ничего между ними не было. Поэтому когда сегодня Шевяков заглянул в его кабинетик без стука, Глазов, внутренне содрогнувшись, сразу определил: началось!
И - не ошибся.
- Вот, - Шевяков достал письмо из десятка других, по форме похожих, - на ловца и зверь бежит. Все остальные-то о чем? "Хочу послужить верой и правдой делу охраны устоев Империи. Могу давать сведения о студентах, профессорах и революционерах". А это, извольте взглянуть, Глеб Витальевич, пахнет духами и написано на твердой бумаге.
- Дайте, - хмуро сказал Глазов и пробежал текст:
"Ввиду крайне тяжкого материального положения, в коем я оказалась, хотела бы увидаться с чинами охранного отделения Варшавы для беседы о моем возможном сотрудничестве. Я хорошо знакома с Розой Люксембург, Тышкой и Адольфом Барским в Главном Правлении социал-демократии Польши и Литвы, а в Варшаве мне были известны Ганецкий, Уншлихт (до его ареста), Винценты Матушевский, Каспшак и Дзержинский, когда он еще не был арестован. За услуги я хочу получать не менее ста рублей в месяц. Если это мое условие не будет принято, прошу не беспокоить себя ни звонком, ни письменным ответом. Елена Гуровская, Варшава, отель "Лион", тел. 64-91".
- Каково? - спросил Шевяков. - Для вас работа, Глеб Витальевич. А я потом с радостью оформлю э т о.
- Пусть ваши люди подберут все по Матушевскому с Ганецким и по Дзержинскjму, - сказал Глазов, продолжая с в о ю игру.
- Уже. Дзержинский-то сейчас в бегах, но я тут его братьев выявил, все они под филерским наблюдением. У его сестрицы, у Альдоны, родился младенец, кухарка там по моей части. Дзержинский, как записано в его формулярчике, имеет страсть к детям: агентура уверяет - заглянет всенепременно.
- Но его сестра живет в своем имении, в Варшаве не появляется.
- Так он, глядишь, к ней в имение-то и наведается. А мы - тут как тут.
- На что ориентировать Гуровскую?
- Как на что?! На сотрудничество, так сказать!
- Это я понимаю, - поморщился Глазов. - Меня интересует сфера будущей деятельности.
- Сферу я определю. Когда вы будете убеждены, что человек она верный, я определю сферу.
- Что у вас по Гуровской собрано?
Шевяков протянул Глазову несколько листочков бумаги: друзья, родственники, знакомые.
Глазов, бегло просмотрев листочки, поднял трубку телефона, назвал барышне номер "64-91", кроша длинную папироску в ожидании ответа.
- Да.
Голос был ломкий, ждущий, красивый.
- Вы писали нам, - сказал Глазов. - Вот я и звоню. Добрый вечер, госпожа Гуровская.
- Добрый вечер. С кем имею честь?
- За вами подослать пролетку? - не отвечая на ее вопрос, предложил Глазов. - Или вы сами? Мы от вас недалеко.
- Я знаю. Пролетку подсылать не надо.
- Вуальку только наденьте, пожалуйста, чтоб лишних глаз не было, хорошо?
- Какую вуальку? - голос на том конце провода дрогнул, выдал х а р а к т е р, который подчиняться не любит.
- Желательно темную. Мой помощник вас встретит у входа через десять минут.
Положив трубку на рычаг, Глазов попросил Шевякова:
- Начальному общению просил бы не мешать, Владимир Иванович, я предпочитаю работать соло.
- Хорошо, - чуть помедлив, ответил подполковник, - у каждого, как говорится, свой стиль. Ни пуха ни пера.
- Спасибо.
- А "к черту"?
- Не знаю, как у вас по части юмора, Владимир Иванович, а то б послал...
...Ротмистр усадил Гуровскую в кресло, предложил чаю с лимоном и осведомился:
- По отчеству как позволите вас называть?
- Казимировна. Елена Казимировна.
- Меня зовут Глеб Витальевич. Рад знакомству и благодарю за письмо. Но сразу хочу сказать вам, Елена Казимировна, о ста рублях не может быть и речи. Бога ради, не сердитесь и постарайтесь меня выслушать непредвзято. Мы сто рублей редко кому платим. Да что же тут секретиться, я - чуть больше ста получаю, а ведь к этим деньгам шел семь лет. Конечно же, окажи вы государю и охране какие-то особые услуги - мы можем обратиться с хлопотами в Санкт-Петербург, в Департамент полиции.
- О какой сумме может идти речь?
- Прежде чем я отвечу вам, сблаговолите объяснить, на какие цели вам надобны деньги?
- Надоело в нищете жить.
- Не верю.
- Почему?
- Да просто-напросто потому, что вы говорите неправду.
- Я говорю правду.
- Если вы говорите мне правду, возможны два исхода, Елена Казимировна. Первый: мы установим, что вас к нам подослали "товарищи", но сие - вряд ли, слишком вы открыто лжете. Второй: вы ничего не знаете о революционерах и пришли нас шантажировать, ибо в той среде, которую вы изъявляете желание о с в е щ а т ь, очень быстро обнаружат человека, которому, по вашим словам, "надоела нищета", и перестанут такому человеку верить. Зачем вы тогда нам? Ради какой корысти? Итак, я повторяю свой вопрос...
Гуровская перебила его нервно:
- У меня есть друг. Он голодает.
- А вы? В каких условиях живете? Где? На какие средства?
- Отец умер. Я учусь в Берлине. Мама высылает мне крохи, чтобы я могла снять мансарду и не умереть с голода.
- Вы учитесь медицине?
- Да.
- Ваш друг - поэт?
- Да... Хотя больше, кажется мне, публицист. Откуда вы знаете об этом?
- Он сейчас в Варшаве? - не отвечая Гуровской, продолжал Глазов.
- Да.
- Его имя?
- Я назвала вам себя - этого достаточно.
- Владимир Ноттен его зовут, разве нет? - тихо сказал Глазов.
- Да, - так же тихо ответила Гуровская, ощутив внезапно безразличную усталость.
- Я что-то читал... Погодите, это он недавно опубликовал в "Утре" рассказ о маленьком мальчике-сироте, о его страдании у чужих и о самоубийстве?
- Да.
"Господи, - с ужасом вдруг пронеслось в голове Гуровской, - зачем я начала все это?! Они же сомнут меня и уничтожат! Не смогу я ни Влодеку помочь, ни себе, ни нашим - это же все бред какой-то! Надо встать и уйти, сейчас же уйти!"
Впившись глазами в лицо женщины, словно ощущая все, что происходило сейчас с нею, Глазов тихо сказал - будто выдохнул:
- Мы подружимся с вами, Елена Казимировна, подружимся...
В дверь постучали.
- Я занят, - негромко сказал Глазов, но дверь все же открылась, и в кабинетик проскользнул Шевяков.
- Не помешаю, Глеб Витальевич? - спросил он и учтиво поклонился Гуровской.
- Коли пришли - садитесь, - поморщился Глазов. - Это мой помощник, пояснил он Елене Казимировне снисходительно, - Владимир Иванович его зовут, милый и добрый человек.
- Спасибо за аттестацию, - кротко улыбнулся Шевяков. - Так вот, Елена Казимировна, я, чтоб не затягивать беседу, - вы потом с Глебом Витальевичем все мелочи-то обсудите, - хочу о главном... Вы - к нам, мы - к вам, сразу, как говорится, друг к дружке. Ноттену мы поможем, обяза...
Гуровская перебила его:
- У вас принято подслушивать?
- Нет, нет, это у нас запрещено категорически, - нахмурился Шевяков. - Это - категорически! Имя Владимира Карловича Ноттена мне известно не первый месяц - нервен, как всякий талант, нервен; что одному скажет, что другому, а ведь к нам все сходится, к нам, Елена Казимировна. Вы только ему, спаси господь, не вздумайте чего-либо открыть - потеряете навеки. Наоборот, как это у товарищей эсеров: "В борьбе обретешь ты право свое!" Вы продолжайте быть его единомышленником, иначе горько ему станет, горько до полнейшей безысходности. И чтобы легче обоим было, а особенно, Елена Казимировна, вам, мы поможем поставить на вашей квартире подпольную типографию.
- Какую типографию? - удивилась Гуровская. - Я ничего не понимаю... Я могу помогать в ином: я сдружилась в Берлине с Розой Люксембург, с Тышкой, Барским; Дзержинского по Варшаве знала...
- Это мы прочитали, - продолжал Шевяков, словно бы не слыша Гуровской. Вы про это обстоятельнее, так сказать, изложите и адреса напишите. Дзержинских завтра навестите. А сейчас давайте про типографию подумаем. Согласитесь оборудовать хорошую типографию, где можно печатать горькие рассказы Ноттена, которые цензорский комитет не утверждает? Или - поостережетесь?
- Я ничего не понимаю, - повторила Гуровская, но в ее вопросе было искреннее желание понять, и Шевяков ощутил это быстрее Глазова, и Глазов поразился тому, как мужлан быстро и легко загнал в угол интеллигентную девицу, с которой он бы наверняка возился не один час, прежде чем решился на такое о т к р ы т о е и я с н о е, и ощутил не просто к Шевякову ненависть - за то, п р о ш л о е, но и зависть профессионала...
