Спросил пожилой. Седой, с рябым мясистым лицом. Догадался: комбриг Маслак. Наслушался о его делах еще в дороге: рубака, сквернослов и отчаянной храбрости человек. Любого молодого в бою за пояс заткнет.
— А что, комиссар, — подхватил Думенко, — хорошо держишься в седле?
— Нет, — признался Кузнецов. — В старой армии служил в тяжелой артиллерии канониром. Доводилось, конечно, ездить верхом…
— Ну, посмотрим… Есть у нас Ангара…
Веселой гурьбой конники вывалились вслед за начдивом на плац. Два ординарца вывели под уздцы кобылицу золотистой масти, с пятном на лбу, в чулках. Она рвалась, приплясывала, зло косясь на собравшихся.
Кузнецов принял поводья. Только бы не подкачать, не ударить лицом в грязь. Кобылица захрапела, взметнулась, похваляясь своим норовом. Выбрав момент, забросил поводья на шею; с трудом поймав стремя, вскочил в английское седло.
Ангара опять взвилась, силясь сбросить седока. Удержался военком; круто взял в шенкеля — присмирела. Наметом прошил расквашенный выгон за хутором. На взмыленной, успокоенной подъехал шагом к экзаменаторам.
— На четверку вытянул, — скупо улыбнулся Думенко. — Но Ангару не дам. На ней красоваться только… Надо воевать. Есть конь… Васька, опытный боец. Не подведет. Семен Михайлович выделит ординарца. Ординарец — особа важная при командире.
4
На Большую Мартыновку Особая кавдивизия ушла без начдива.
Не выехал Думенко, как собирался, и в Ремонтную на переговоры с командармом. Сдав вновь назначенного военкома на попечение Буденному, он едва добрался без помощи с плаца до квартиры. Думал, переваляется. К вечеру поднялся жар.
— Тиф, — определил доктор.
— Не дури, Петров.
— На этот раз… сыпняк.
— Светом выступаю! — отчаянно сорвал Думенко с себя тулуп.
— Трястись за дивизией рискованно, Борис Макеевич. Организм истощен.
О болезни начдива доложили в Царицын.
Комбриги пошумели. Высказывались против местной больницы — оставлять в казачьих станицах рискованно. Григорий Маслак, отмахиваясь от телеграмм из штар-ма, требовал держать больного при дивизии. Напирал на врача Петрова и военкома, настаивавших на эвакуации в тыл.
— Куда это, в чертях, в тыл?! Не дам! Сам на руках вынянчу…
Борис, слыша через закрытую дверь, сам распорядился собой:
— В тыл. Асю верните с дороги…
На четвертые сутки обеспамятевшего Думенко доставили в Царицын.
Раздобытый Мишкой доктор и минуты не стоял у постели.
— Госпитализировать.
Подоспевшая к этому времени из тылов дивизии Настенка заслоном встала в дверях.
— Как хотите… — пожал плечами высохший, как стручок фасоли, доктор в обезлом лисьем малахае. — Помочь на дому не сумеем.
Из-за спины Настенки выступил Мишка. Обхватив потасканную кобуру, не очень вежливо, но с достоинством спросил:
— Ты, контра, знаешь, кто это?..
— Ну как не знать, мой розовый юноша, — умилился старик, тыча костлявым пальцем в перекрест ремней на его груди. — Тифознобольной. С отчетливо выраженным малокровием. Таких у меня треть города… А четверть из них желала бы иметь персональный уход. То бишь лечиться на дому. Так что… сиделки даже выделить не могу. На вес золота они.
Мишка отступился. Выдержал марку думенковца: гад с тобой, недорезанный буржуй, доставлю на тачанке обратно, туда, где брал.
На другом конце города, встав у серого длиннющего лабаза, доктор дал совет:
— Примечай, юноша, эти места… Каждые сутки заскакивай и арестовывай меня… Да, да. Как там у вас делается? «Руки вверх, контра! К стенке…» Ну, а сам — в тачанку. А?
Мишка усмехнулся: учи, мол, ученого…
Неделю безотлучно просидела Настенка у изголовья мужа.
5
Нынче впервые Борис встал с постели. Сам оскоблил бритвой щеки, Настенка — голову. Разглядывая худущее остроскулое лицо, пугался:
— Истовый черкес. Голомозый, носина — во! И как ты, Ася, держишь такого в хате…
Навалилась она на плечи; обхватив шею, терлась подбородком о гладко выбритое темя, ловила счастливыми глазами в зеркале его взгляд.
— А вот и не держу… Укатит сейчас, только и видали. — Туже сплела руки. Увядшим вдруг голосом добавила — Порог весь чисто оттоптали вестовые из штабу. Егоров особо не дождется…
Перегнув ее голову, Борис зарылся лицом в пушистых пахучих волосах. Успокаивал ладонью, будто Панораму, по мягкй теплой шее.
— Расхлопаем к лету Деникина… Увезу тебя на край света. В Казачий. Такого хутора на всей земле нету. Кругом бугры, балки, Маныч рядом… Карасей будем ловить. Муську отыщем… — Догребся губами сквозь завитушки волос до уха — Братушку бы ей… Она у меня помощница, вынянчила бы…
Сроду не заговаривал о детях. Видать, и впрямь война к концу. Поправляя волосы, Настенка нарочно отводила вспыхнувшее лицо…
Сквозь тучи силком пробилось полуденное солнце. Горячая полоса света, резанув макушки голых акаций, зажгла ржавую кровлю вокзала, высветила облупленную кирпичную стенку. Свет залил Скорбященскую площадь, забитую войсками гарнизона, городским людом. Борис чихнул. Кто-то дотронулся до
