ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
1
Весна 1919 года на Нижний Дон привалила ранняя. К середине февраля дружно и звонко сошли снега. Без устали налетал из теплого края шалый ветер. Солнце редко пробивалось сквозь заслон белых парких туч; туманы залеживались в низинах до вечерних сумерек. Распутица крепко обняла степные шляхи, развезла дороги, проселки. Под мутной талой водой скрылись ровчаки, вымоины, неглубокие отножины. Насупились, посинели речки; полые воды взбугрили их, оторвали ноздреватый лед от берегов. Человек уже не ступит на него. Одним галкам раздолье — гуляют, выколупывая что-то…
Январское — третье с прошлого лета — окружение Царицына в марте закончилось разгромом Донской армии. Поколебался, нахмурился тихий Дон: за что льют кровь у своих куреней его чубатые сыны? За волю? На нее никто не зарится. За землю? Ее во-он еще за Доном. Год скачи на самых резвых лошадях и не достанешь края… Задумывался самый цвет, молодые, здоровые, — только пахать да растить детей. Втыкали штыки в землю, поднимали тяжелые руки. Старики лютовали: как цепные кобели, кидались на сыновей, внуков: «Предали тихий Дон! Кинули казачью славу! Опоганили честь отцов, дедов…» Сами вскакивали в седла. Одурело размахивая шашками, как в прорву, бросались в кровавое месиво. Никли ковыльные космы их к шелковистым гривам донских скакунов, обугливались злой кровью под красными клинками…
Боями в Карповке закончился четырехсотверстный лихой рейд Отдельной кавдивизии по вражьим тылам. После малой передышки она повела за собой в наступление 10-ю армию. Шла левобережными станицами и хуторами Дона. С левой руки у нее держались стрелковые дивизии: Доно-Ставропольская, Морозовская, Коммунистическая и Донская. Зыбучий фронт, извиваясь, накатывался на Сальские степи, придерживаясь направляющих — Дона и Владикавказской железной дороги.
25 февраля Думенко донес рапортом, — что выздоровел и приступил к исполнению своих обязанностей — принял командование от Семена Буденного. Дивизию догнал на походе в хуторе Верхне-Рубежном. Она только что оставила позади себя укрепленный район в Ляпичеве, разгромив 7-й Донской сводный корпус генерала Толкуш-кина. Командиров многих видал — успели побывать у него, когда еще валялся в Песковатке на топчане. Не терпелось взглянуть на эскадроны. Угодил в свою Донскую, 1-ю бригаду. Встретили горячо. После осмотра допоздна ходил по базам, жал руки побратимам — ветеранам, с кем скликал крохотный отрядик. Выискивал хуторцев. Егор Гвоздецкий указал на соседний плетень.
— А вот, Борис Макеич, в этом курене еще хуто-рец — Яшка Красносельский, младший брательник Петра… Правда, его зараз нету. Снабженец он полковой… Укатил на раздобытки.
— А что слыхать про Петра? — Борис задумчиво глядел на кровавую закатную полоску, обжигавшую синий нахохленный бугор правого берега Дона.
— С Петром беда… — с неохотой поведал Егор. — По слухам, из Целины он попал в Ростов. Какое-то время при немцах исполнял подпольную службу. Яшка рассказывал… А потом очутился в Царицыне. И тут погиб…
Закатная полоска напомнила Борису давний вечер в Казачьем. Заволоченное тучами небо гуще теперешнего брякло кровавым пламенем. Они с Петром у хаты…
По старой памяти спрыснули встречу. После болезни не шибко разгонишься, но стопочку все-таки пропустил за разговором.
До света задержался в штабе. После совещания с командирами — проводил только что назначенный в дивизию политический комиссар Новицкий — слушал отчет о формировании 3-й бригады. Докладывал Семен Тимошенко, комбриг. В основу вошли остатки 2-й бригады Сводной дивизии, оставленной им в Чапурниках в рождественские дни. О ней он тогда пекся больше всего; тревожась, дуром нагнал Кочубея на тонкокорую промоину, засыпанную снегом…
Выспрашивал подробности печального конца бригады. Сознавался сам себе: окажись и он на месте Городовикова, ничего не изменилось бы в те дни на Южном участке. Но, судя по действиям, командирские просчеты были. Их все порывался высказать Маслак. Сидел, дергался — похоже как в скамейке гвозди. Перенимая виноватый взгляд Городовикова, Борис осадил задиристого кочета:
— Охолонь, Маслак.
Чуя поддержку начдива, Ока огрызнулся:
— Тебе, Гришка, легко зараз рубать языком. Не чи-жельше было махать и шашкой… когда за спиной такая бригада!
Маслак куражился:
— Воя-яки… Ладно — седла, батоги хоть узяли бы с собою…
— Не скалься… — осерчал платовец. — Где был ты, а где — я?! Ты за сто верст от фронта… Обозы разгонял, кухни… да на хвосты кадетам наступал. А я Сарепту держал. Голову не жалел. Вот так, как в твои… беляку засматривал.
Обидчиво засопел Маслак — задел калмык. Собрал самые увесистые слова, но, натолкнувшись на немигающий взгляд начдива, не рискнул высказать их вслух.
2
К воротам подскочил всадник. Начдив стоял на крыльце, ждал лошадь. Собрался с утра пораньше во 2-ю бригаду. Вчера ее не застал в хуторе — выдвинулась к станице Потемкинской.
Ведя в поводу заляпанного с ног до головы мокрого коня, гонец копался в подкладке белой бараньей шапки. Протянул клочок бумажки, радостно осклабился:
— С выздоровлением, Борис Макеевич…
Донесение от Булаткина. Читал, а из головы не выходил знакомый голос. «Будто из казачинцев…» — Комкая записку, вглядывался.
— Не угадуешь хуторцев?
— Ванька? Киричков? Чертила!.. Вывозился б еще больше в грязюке…
Пожимая жесткую лапищу бывшему своему помощнику по Веселовской сотне, допытывался:
— Чего там у Костея? Неразборчиво в донесении…
— На кубанцев натолкнулись в Потемовской… По речке… Аксаю Есауловскому.
