Главнокомандующие и их штабы напряженно думали, по какой же дороге выступит к Смоленску Наполеон. А он никуда не двигался! Восемнадцать дней он и его армия отдыхали — французы устали от форсированных маршей не меньше, чем русские. В окружении императора, так же как и в русских штабах, кипели споры о том, что делать дальше: вставать ли армии на зимние квартиры или двигаться на Смоленск и Москву? В Витебске Наполеон получил два неприятных известия: одно — о ратификации Стамбулом русско-турецкого мира и второе — о манифесте Александра I с призывом к россиянам подняться на народную войну. Это грозило повторением испанского варианта развития событий. Как известно, сопротивление испанцев французским оккупантам поначалу казалось в Европе нелепостью, противозаконным бунтом; военные теоретики считали, что неорганизованные мятежники с вилами и косами не устоят против регулярных войск, но месяцы народного сопротивления складывались в годы, французские войска непрерывно несли потери, и народная война стала походить на упорный пожар на торфяниках. Как образно писал Р. Делдерфилд, «враги Франции с удовольствием наблюдали за этой борьбой, полагая, что корсиканский людоед до смерти истечет кровью через рану в своей пятке»". Теперь, в 1812 году, призыв к народной войне слетел с уст царя, и это поразило Наполеона, не ожидавшего от коронованного «брата» подобного «демократического» шага и надеявшегося, что им удастся-таки договориться между собой. Как полагают некоторые, именно эти действия Александра побудили Наполеона завершить в Витебске «Вторую Польскую войну» и начать Московский поход, чтобы как можно больнее унизить русского царя, заставить его подписать мир в старой русской столице, священном для русской нации городе. По словам находившегося возле Наполеона графа Сегюра, именно тогда император и решил идти на Москву.
В свою очередь, император Александр I приветствовал известие о соединении армий. Он писал Барклаю: «Так как вы для наступательных действий соединение (армий. — Е. А.) считали необходимо нужным, то я радуюсь, что теперь ничто вам не препятствует предпринять их и, судя по тому, как вы меня уведомляете, ожидаю в скором времени самых счастливых последствий. Я не могу умолчать, что хотя по многим причинам и обстоятельствам при начатии военных действий нужно было оставить пределы нашей земли, однако же не иначе, как с прискорбностью должен был видеть, что сии отступательные движения продолжились до Смоленска… Я с нетерпением ожидаю известий о ваших наступательных движениях, которые, по словам вашим, почитаю теперь уже начатыми… Ожидаю в скором времени услышать отступление неприятеля и славу подвигов ваших»12. После этих вежливых, но решительных слов отступать Барклаю было, кажется, уже невозможно. Но он не распознал тогда в царском письме скрытого предупреждения, не понял, что ему дается последний шанс…
Барклай полагал, что Наполеон двинется из Витебска на Поречье либо на Рудню с целью захвата Смоленска. 20 июля он писал подходившему к Смоленску Багратиону, что французы преследуют его арьергард «многочисленною кавалериею, из сего заключить можно, что под Смоленском на сих днях должно быть генеральное сражение»13. Багратион же был убежден, что Наполеон пойдет по кратчайшему пути, то есть по центральной дороге на Рудню. Следовательно, нужно не дожидаться его наступления, а двинуться вперед, навстречу Великой армии, и напасть на французов. При личной встрече 22 июля он убеждал Барклая «пользоваться сей минутой и с превосходными силами напасть на центр его и разбить его войска в то время, когда он, быв рассеян форсированными маршами… не успел еще собраться… Вся армия и вся Россия сего требуют». Это верно — общее настроение после соединения армий было весьма боевым, и все были готовы сразиться и взять реванш за отступление. Кроме того, это отвечало суворовским принципам, которые исповедовал Багратион, — движение вперед, разведка, перехваченная инициатива и моральное давление на противника. Примером может служить приказ Багратиона Платову 27 июня, накануне столь удачного для казаков боя при Мире: он предписывал атаману выделить два полка охотников и «…на него ударить. Я уверен, что неприятель или слаб и выжидает подкрепление, или робеет, почему и нужно нам самим его атаковать и показать, что идем на него, — стоять же перед ним долго на одном месте никак нам не должно, и обстоятельства не позволяют»14.
У трех дорог, не ведущих к победе
На военном совете 25 июля было решено двинуться по центральной дороге Смоленск — Рудня — Витебск. Расчет был на то, что по дороге на Рудню есть удобные позиции, заняв которые можно было дать Наполеону генеральное сражение. Идея движения на Рудню принадлежала Багратиону В конце июля он писал об этом Ростопчину: «Теперь, по известиям, неприятель имеет свои все силы от Орши к Витебску, где главная квартира Наполеона. Я просил министра и дал мнение мое на бумаге идти обеими армиями тотчас по дороге Рудни, прямо в середину неприятеля, не дать ему никакого соединения и бить по частям, насилу на сие его я склонил»15. Впрочем, порой и Багратионом овладевали сомнения — он ясно понимал, с кем имеет дело. 26 июня он писал Барклаю: «Ежели неприятель остановится в больших силах в своей позиции, то это мне кажется, лучше его не атаковать в крепкой его позиции, ибо сам мастер защищаться. Обеспокоить его казаками и выждать, чтобы он сам вышел нас атаковать, а тогда для нас лучше будет… Сие для того говорю, что вы мне сказывали, как нужно длить нашу кампанию»16. Да и сам Барклай склонялся к тому, чтобы с помощью маневров «вытащить» противника на открытые действия и, оценив его силы, дать ему сражение. Вообще, в этот момент он явно нервничал. «Я никогда не замечал у Барклая, — писал Левенштерн, — такого внутреннего волнения, как тогда; он боролся с самим собою: он сознавал возможные выгоды предприятия, но чувствовал и сопряженные с ними опасности»17.
Обоих полководцев страшило возможное окружение, мучила боязнь, что если армии разойдутся и растянутся по расходящимся от Смоленска дорогам, то неприятель этим воспользуется, чтобы разорвать их коммуникации и окружить поодиночке18. Поэтому было решено далеко от Смоленска не уходить, друг друга не терять и дальше, чем на один переход, не расходиться. Кроме того, решили присматривать за Московским трактом, выходящим из Смоленска на Дорогобуж, чтобы «корсиканское чудовище» не оказалось на нем раньше их самих. С продовольствием на это время проблем не было — его безостановочно подвозили из Торопца, Великих Лук и Белого.
К тому же армии отдохнули и пополнились резервами. Считается, что общая численность русских сил достигла тогда 120 тысяч штыков и сабель (77 тысяч в 1-й армии и 43 тысячи во 2-й). Помолясь, утром 26 июля обе армии выступили из Смоленска: 1-я армия (двумя колоннами) шла на Рудню по дороге через Приказ-Выдру, а Багратион (одной колонной) двинулся на Рудню через Катань. Впереди, как всегда, шел Платов со своими казаками и татарами. Для наблюдения за дорогой Смоленск — Орша к Красному из Смоленска был выдвинут генерал Неверовский с 27-й дивизией, прошедшей вместе со 2-й армией весь ее долгий путь от Волковыска до Смоленска. С Неверовским шли три казачьих полка и полк драгун. Первый день был удачен, обе армии беспрепятственно достигли мест ночевки, соответственно: 1-я — в Приказ-Выдре, а 2-я — в Катани. Но утром 27 июля приказа о выступлении в поход не последовало: Барклай вдруг получил сообщение об оживлении французов на другом прямом направлении, а именно на дороге Витебск — Поречье — Смоленск, то есть севернее дороги на Рудню. Не без оснований русское командование встревожилось: если основные силы неприятеля двинутся по Пореченской дороге, в то время как обе русские армии продолжат свой путь на параллельных с Наполеоном курсах, то французы захватят Смоленск, перехватят Московский тракт и зайдут им в тыл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
