— Мне ужасно трудно быть ученым, тоже, — сказала она, закрывая глаза и дыша полной грудью. — Мне слишком часто хочется быть снаружи.
— Многие из великих ученых всю жизнь путешествовали.
— И на каждого из них приходятся сотни тех, кто сидел в дырах и библиотеках, зарывшись в книги.
— Но они и не хотели другой жизни. Большинство людей со склонностью к исследованию предпочитают свои дыры и библиотеки. Но не ты. И это делает тебя такой интригующей.
Она открыла глаза, улыбнулась ему и взяла восхитительный кусок хлеба с вареньем. Этот тайленский хлеб такой рассыпчатый, больше похож на пирожное.
— Ну, — сказала она, пока он жевал кусок, — ты чувствуешь себя более правдивым?
— Я ардент, — ответил он. — Мой долг и призвание — быть правдивым всегда.
— Конечно, — сказала она. — Я тоже все время говорю правду. Вообще говоря, я настолько наполнена правдой, что иногда она буквально выдавливает ложь изо рта. Для нее нет места внутри, видишь ли.
Он сердечно улыбнулся.
— Шаллан Давар, я не могу представить себе, что такая милая девушка как ты может сказать хоть одно слово неправды.
— Тогда, что бы не свести тебя с ума, я буду выдавать их пáрами. — Она улыбнулась. — У меня сейчас кошмарное время, и эта еда ужасна.
— Ты только что опровергла всю науку и мифологию, сопровождающую процесс поедания джема из правдягоды!
— Замечательно, — сказала Шаллан. — У варенья не должно быть ни науки, ни мифологии. Оно должно быть сладким, красивым и нежным.
— Как и юные дамы.
— Брат Кабзал! — Она опять вспыхнула. — Это не совсем прилично.
— Зато заставило тебя улыбнуться.
— Ничего не могу поделать, — лукаво сказала она. — Я сладкая, красивая и нежная.
— Насчет красоты не могу спорить, — сказал он, очевидно довольный ее румянцем на щеках. — И о сладости тоже. Но что касается нежности…
— Кабзал! — воскликнула она, хотя и не была слишком возмущена. Она как-то сказала себе, что он интересуется ею только для того, чтобы защитить ее душу. Однако сейчас все меньше и меньше верила себе. Он приходил по меньшей мере раз в неделю.
Он хихикнул, глядя на ее замешательство, но только заставил ее покраснеть еще больше.
— Хватит! — Она закрыла глаза рукой. — Мое лицо, наверно, краснее, чем волосы. Ты не должен говорить такого; ты человек религии.
— Но все еще мужчина, Шаллан.
— Который сказал, что интересуется мной чисто академически.
— Да, академически, — рассеянно сказал он. — Включая множество экспериментов и личных полевых исследований.
— Кабзал!
Он громко рассмеялся и откусил хлеб.
— Прошу прощения, светлость Шаллан. Но ты так смешно реагируешь!
Она заворчала, опуская руку, но знала, что он — частично — сказал все это только потому, что она поощряет его. И она ничего не могла с собой поделать. Никто не проявлял к ней такого все увеличившегося интереса. Он ей нравился — с ним было интересно поговорить и интересно послушать. Замечательный способ нарушить однообразие учебы.
Но, конечно, никакой надежды на союз. Ей нужен хороший политический брак, хотя бы для того, чтобы защищать свою семью. Флирт с ардентом, принадлежащим королю Харбранта, не поможет ничему.
Скоро я намекну ему на правду, подумала она. Но он и так знает, что ему ничего не светит. Или нет?
Он наклонился к ней.
— Ты действительно та, кем кажешься, Шаллан?
— Способная? Умная? Очаровательная?
Он улыбнулся.
— Искренняя.
— Я бы так не сказала, — ответила она.
— И тем не менее. Я вижу тебя насквозь.
— Я не искренняя. Я наивная. Я провела все детство в поместье отца.
— Ты не выглядишь, как отшельница. С тобой так легко говорить.
— Я стала такой. Но все детство я провела в компании с самой собой и ненавижу скучных собеседников.
Он улыбнулся, но глаза остались озабоченными.
— Просто позор, что такой девочке не хватало внимания. Все равно что повесить замечательную картину лицом к стене.
Она откинулась назад, облокотилась на безопасную руку и прикончила хлеб.
— Я бы не сказала, что мне не хватало внимания, по меньшей мере количественно. Отец уделял мне много внимания.
— Я слышал о нем. Жесткий человек, судя по репутации.
— Он… — Она должна сделать вид, что он жив. — Мой отец — человек страсти и добродетели. Но никогда одновременно.
— Шаллан! Это, наверно, самое остроумное замечание, которое я от тебя слышал.
— И самое правдивое. К сожалению.
Кабзал заглянул ей в глаза, как если бы что-то искал. Что он там увидел?
— Похоже, ты не слишком переживаешь за своего отца.
— Опять правда. Я вижу, что ягоды подействовали на нас обоих.
— Он тяжелый человек, а?
— Да, но не со мной. Я была слишком драгоценной. Его идеал, совершенная дочка. Видишь ли, мой отец из тех людей, которые всегда вешают картину неправильно. Так, чтобы ее не могли видеть недостойные глаза и трогать недостойные пальцы.
— Какой позор. Мне ты кажешься очень… трогательной.
Она смерила его взглядом.
— Я же сказала тебе, не дразнись.
— Я вовсе не дразню тебя, — сказал он, глядя на нее глубокими голубыми глазами. Очень серьезными глазами. — Ты интересуешь меня, Шаллан Давар.
Она обнаружила, что ее сердце стучит. Странно, но одновременно в ней поднялась паника.
— Я совсем не такая интересная.
— Почему?
— Логические задачи — интересные. Математические вычисления могут быть интересными. Политические маневры всегда интересны. Но женщины… они должны быть загадочными.
— А если я решу, что начал понимать тебя?
— Тогда у тебя большое преимущество надо мной, — сказала она. — Потому что я себя не понимаю.
Он улыбнулся.
— Мы не можем так говорить, Кабзал. Ты — ардент.
— Мужчина может перестать быть ардентом, Шаллан.
Она почувствовала удар. Он серьезно глядел на нее, не мигая.
Красивый, с великолепной речью, остроумный. Очень быстро он может стать слишком опасным, сказала она себе.
— Джаснах считает, что ты стараешься сблизиться со мной только для того, чтобы украсть ее Преобразователь, — выпалила Шаллан. И поморщилась.
Дура! Так ты отвечаешь человеку, который намекнул, что ради тебя может бросить службу Всемогущему.
— Ее Светлость Джаснах — очень умная женщина, — сказал Кабзал, отрезая себе еще один кусок хлеба.
Шаллан мигнула.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
