К границе Монголии от Нижнеудинска шёл старый, почти заброшенный тракт длиной в 250 вёрст. Перевалы в Восточных Саянах, высотой до 2,5 тысячи метров, зимой были почти непроходимы. Перейдя границу, следовало идти в Ургу (ныне Улан-Батор) – тоже по гористой местности. Ближе Урги никаких городов и селений не было. Могли встретиться только монгольские кочевья.
Конечно, отступающего в Монголию Адмирала должны были преследовать – по крайней мере до перевалов. Но отряду численностью около 600 человек можно было не бояться. Чехи не только не собирались чинить препятствия, но и поделились своими сведениями о силах партизан в районе тракта.
Колчак страшно загорелся этим планом, который напоминал ему предприятия его далёкой молодости. Он надеялся на верность сопровождавших его солдат и офицеров. Эта вера была столь велика, что он собрал конвой и в короткой, но выразительной речи сказал, что не едет в Иркутск, а остаётся пока здесь – пусть же останутся с ним все, кто хочет разделить с ним судьбу и верит в него. Остальным он предоставляет полную свободу.
Из 500 человек осталось не более десятка. Занкевич вспоминал, что Колчак сразу побелел за одну ночь. Генерал Филатьев писал потом, что не надо было вводить солдат во искушение: конвой был на службе, получили бы приказ – пошли бы без разговоров.[1388] Трудно сказать: не такое было время. Случались ведь и дезертирства, и отказы выполнять приказания, и выдачи командиров противнику.
Решено было идти с одними офицерами, хотя теперь преследование стало гораздо опаснее. Накануне выхода, поздно вечером, в вагоне Колчака собрались старшие офицеры, чтобы получить последние распоряжения. Когда это было сделано и все должны были расходиться, какой-то морской офицер вдруг обратился к Адмиралу:
– Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить.
– Пожалуйста.
– Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются вас вывезти?
– Да.
– Так почему бы Вам, Ваше высокопревосходительство, не уехать в вагоне; а нам без Вас гораздо легче будет уйти, за нами одними никто гнаться не станет, да и для Вас так будет легче и удобнее.
Для Колчака этот совет был как кинжал в сердце.
– Значит, вы меня бросаете? – вспыхнул он.
– Никак нет, – поспешил поправиться офицер. – Если прикажете, мы пойдём с Вами.
Самое обидное для Колчака было то, что он услышал это именно от морского офицера. Их-то он привык считать почти своей плотью и кровью. Когда офицеры разошлись, он с горечью проговорил:
– Все меня бросили.
Потом, как вспоминал Занкевич, помолчал и прибавил:
– Делать нечего, надо ехать. Ещё помолчал и ещё добавил:
– Продадут меня эти союзнички.
Занкевич посоветовал ему переодеться в солдатскую одежду и вместе со своим адъютантом скрыться в одном из проходящих чешских эшелонов. Адмирал тяжело задумался—и тоже отказался.[1389] Наверно, не без оснований. У Адмирала была очень характерная, узнаваемая внешность. А кроме того, чехам гораздо проще было выдать его переодетым в солдатскую шинель – достаточно было кивнуть в его сторону какому-нибудь патрулю, зашедшему в вагон для проверки на одной из станций.
Генерал Филатьев недоумевал, почему никому не пришло в голову сесть в сани и двинуться навстречу армии Каппеля.[1390] Такое решение могло быть принято, когда конвой ещё не разбежался. Но с армией не было связи, никто не знал, где она находится. Когда же осталось 60 человек, об этом нельзя было и думать – отряд перехватили бы партизаны. Может быть, лучше было бы оставаться на месте и ожидать подхода Каппеля. Но тоже никто не знал, как долго чехи будут охранять маленький отряд на станции в Нижнеудинске.
После долгих колебаний Адмирал согласился на предложение ехать в одном вагоне. Тут же пришла ответная телеграмма от Като, который сообщал, что высокие комиссары сделали всё, что могли, и большего сделать не могут – пропуск целого эшелона невозможен по причинам «всё более осложняющейся обстановки, громадности расстояний и общего возбуждения в Иркутске, вызываемого действиями войск Семёнова» (имелось в виду утопление арестованных в водах Байкала). В заключение Като сообщал, что высокие комиссары отбывают из Иркутска.[1391]
Незадолго до отъезда высокие комиссары дали письменную инструкцию Жанену обеспечить, если окажется возможным, безопасное следование Колчака в то место, которое он изберёт. Адмирал Смирнов видел и читал эту инструкцию. Англичане ему говорили, что слова «если окажется возможным» были включены по настоянию Жанена.[1392]
Верховному правителю был предоставлен пассажирский вагон второго класса, в коем он занял одно купе. В остальные с трудом поместились все, кто ещё с ним оставался, – 60 человек. Вагон украсили флагами Великобритании, США, Франции, Японии и Чехословакии и прицепили в хвост чехословацкого эшелона. Если исходить из слов Занкевича о том, что путь до Иркутска занял шесть или семь дней, то из Нижнеудинска выехали не позднее 9 января. Следом за адмиральским вагоном шёл «золотой эшелон», формально находившийся под охраной чехословацких и русских солдат. Но по дороге чехи разоружили и заперли под арест русскую охрану.[1393]
На всех больших станциях собирались протестующие и вооружённые толпы народа, требовавшие выдачи адмирала. В Черемхове начальнику эшелона пришлось взять в поезд восемь вооруженных рабочих, которые должны были проконтролировать обещанную чехами выдачу адмирала революционным властям в Иркутске.[1394]
Начальник эшелона, давая такое обещание, видимо, ещё не знал, исполнит ли он его. Но вопрос был уже решён – 14 января в разговоре по прямому проводу между Жаненом и Сыровым. Как вспоминал Й. Скацел, адъютант Сырового, собеседники согласились, что придётся отказаться от мысли вывезти Колчака на восток. Сыровой говорил, что чехословацкая армия заинтересована в том, чтобы как можно скорее избавиться от него и связанных с ним неприятностей (угрозы партизан разобрать пути, железнодорожников – забастовать, шахтёров – прекратить подачу угля). Жанен тоже сказал, что «дальнейшая его охрана чехословацкими частями невозможна». Кто-то из собеседников предлагал передать Адмирала черемховским рабочим. Но потом согласились, что это «негуманно». Договорились, что лучше всего выдать «новому правительству в Иркутске». О возможности передачи под охрану японцев почему-то даже не упомянули.[1395]
Существует мнение, что Жанен согласился на выдачу Колчака, потому что чехи плохо ему подчинялись и сделали бы это и без его согласия. Так считал генерал М. А. Иностранцев.[1396] Это же имел в виду и А. Нокс, писавший впоследствии, что «французский генерал оказался неспособен надлежащим образом дисциплинировать контингента союзных войск, находящихся под его командованием».[1397] Не надо, однако, забывать, что у союзников было одно очень действенное средство, чтобы привести легионеров к послушанию. Именно от союзников зависела подача морских транспортов для возвращения их на родину. Но оно, это средство, ни разу не применялось. Своеволие и рвачество легионеров как бы даже поощрялись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
