"Доверительно
Губернатору Стокгольмской провинции г-ну П. Бергу
Мой дорогой Пауль!
Посол Врангель передает из Санкт-Петербурга об озабоченности, проявляемой министром Столыпиным по поводу съезда русских социал-демократов.
Я пригласил для беседы д-ра Брантинга, который от имени шведской социал-демократии заявил, что собранию его русских коллег в Стокгольме обязана быть гарантирована полнейшая безопасность, ибо это соответствует духу и букве нашей конституции. Брантинг дал понять, что в случае каких-либо шагов со стороны правительства его партия не останется безучастной.
Я затребовал от д-ра Брантинга доказательств тому, что русские не являются анархистами. Я просил предоставить мне доказательства такого рода, которые бы оказались убедительными не только для правительства Его Величества, но и для Санкт-Петербурга, с которым мне придется сноситься по этому вопросу.
Д-р Брантинг ответил в том смысле, что он исследует такого рода возможность и не преминет поставить меня об этом в известность завтра же.
Полагал бы целесообразным, не дожидаясь ответа д-ра Брантинга, уже сегодня просить Вас отдать письменное предписание полиции о тщательном наблюдении за всеми русскими, находящимися ныне в Стокгольме, для того, чтобы в случае надобности правительство могло предпринять определенного рода шаги.
Я поручу послу Врангелю ознакомить министра Столыпина с этим Вашим приказом, который, убежден, удовлетворит его. При этом Ваше указание начать слежку за всеми русскими заставит Столыпина потребовать от своих агентов, подвизающихся ныне в Стокгольме, проявлять еще большую активность, что не может не выявить формы и методы их работы.
Искренне Ваш Тролле".
"Доверительно
Господину Шутте.
Мой дорогой друг!
Я был бы глубоко признателен, если бы Вы посчитали возможным поручить полицмейстеру Стокгольма г-ну Хинтце принять - в высшей мере конфиденциально русского социал-демократа г-на Ю. Кжечковского по вопросу, представляющему для нас с Вами безусловный интерес. Г-н Ю. Кжечковский назван мне - по поручению д-ра Брантинга - ведущим экспертом по анархизму и терроризму.
Искренне Ваш Тролле". 41
Аудиенция близилась к концу. Столыпин заканчивал доклад о положении в столь знакомом ему Поволжье. Письма, полученные им от губернаторов, свидетельствовали, что там весьма тревожно - пожары, мужицкие бунты; все, как сулили революционеры из ленинской группировки; медлить нельзя, надобно действовать.
- Как? - спросил государь.
- Круто, - так же кратко ответил Столыпин и понял сразу же, что Николаю это не понравилось. - "Юпитер и бык, только кто из нас Юпитер?"
Государь достал из кармана френча сложенный вчетверо листочек, протянул Столыпину:
- Ознакомьтесь.
Столыпин листок развернул, пробежал глазами, заставил себя улыбнуться.
- Думское министерство доверия во главе с кадетом? В высшей мере интересно, ваше величество, такое мне в голову не приходило.
- Оттого, что идея слишком рискованна?
- Да как бы помягче сказать... Впрочем, соглашусь с вами: идея довольно рискованна. Но отчего не попробовать, если вы полагаете такое разумным?
- Я вам не сказал этого.
- Простите, ваше величество, но я думал, что с предложением, не заслуживающим интереса, вы бы меня знакомить не стали.
Ответ при всей его резкости понравился Николаю своей определенностью: с дворцовыми ему приходилось трудно, ничего не поймешь, все, как один, в рот смотрят, боятся попасть впросак, блеют то, чего он, по их мнению, ждет.
"Этот хватать умеет, - подумал царь, - вон глаза какие, татарин, ничего в них не видно, а это хорошо, если б такой татарин и с т о в о служил, это достойно, когда бывший ворог становится твоим, во всем, до конца, и мое слово делается его законом".
- Фамилии запомнили? - спросил государь, протянув руку за листочком.
- Запомнил.
- Поговорите с кандидатами? - Государь листочек медленно сложил и спрятал в карман.
- Имеет ли смысл моя с ними встреча, ваше величество? Поскольку меня в списке кабинета доверия нет, и быть, понятно, не может, каков смысл разговаривать с претендентами?
- А вы смысла особого не ищите, Петр Аркадьевич, вы мою просьбу выполните.
Столыпин впился глазами-бурами в государя, потом лицо его изменила тяжелая, недоверчивая улыбка.
- Я выполню вашу просьбу с самою глубокой благодарностью за оказанную мне честь.
Милюкова он принял не один, а вместе с Извольским, бывшим послом в Токио, "конкурентом" Павла Николаевича по возможному "министерству доверия".
- Выполняя волю государя, я пригласил вас, Павел Николаевич, для переговоров по поводу формирования кабинета доверия.
Извольский отдал должное уму министра внутренних дел: другой бы стал искать форму для намека на доверительность предстоящего собеседования, а этот врезал в лоб: кто посмеет разглашать разговор, связанный с именем и волею самодержца?
Милюков тем не менее воткнул шпильку:
- Наша "Речь" умеет хранить молчание, когда нужно, чего нельзя сказать о "Русском государстве".
- За "Русское государство" нес ответ граф Витте, - отпарировал Столыпин. Я готов отвечать за любую строчку, напечатанную в "России", Павел Николаевич. Моя газета выше подозрений.
Милюков снова не удержался, показывая этим свою государственную неподготовленность - острословит много, посуше надобно:
- Газета в роли жены Цезаря?
- Зависит от названия, - заключил Столыпин, чуть выспреннее, чем надо бы, но все же достойно, как отметил про себя Извольский. - Мы с Александром Петровичем хотели бы задать вам ряд вопросов.
- Я готов ответить на ваши вопросы, Петр Аркадьевич.
- Как вы полагаете, кандидатуры военного министра, морского и министра двора будут обсуждаться в вашем ЦК или вы твердо намерены вообще не касаться этого вопроса?
- Военный и морской министры будут назначены государем, только им, и никем другим... Если же вы согласитесь не покидать свой пост, мы дадим вам право докладывать свои соображения государю.
- О моем участии в вашем кабинете речи быть не может.
- Отчего так?
- Соль и сахар несовместимы... А вот вам, коли суждено возглавить то министерство, в коем я сейчас имею несчастие служить, придется принять на себя бремя шефа жандармов. Вы действительно согласны стать шефом жандармов или намерены ликвидировать эту институцию?
Милюков подобрался - его ударили.
- Во-первых, о поведении кадетов в правительстве не следует судить по тем заявлениям, которые они делают, находясь в оппозиции. Во-вторых, поскольку элементарные функции власти нам в какой-то мере известны, мы не страшимся и такого поста - все дело в том, что функции жандармерии (как и всего кабинета) могут быть совершенно иными, не похожими на нынешние.
- Ну-ну, - хмыкнул Столыпин, - поживем - увидим. Мы бы тоже были рады ограничиться словесами, не наша вина, что приходится стрелять.
- Значит, словесам вашим не верят.
- Вашим - поверят?
- За мною годы борьбы за конституционную реформу, Петр Аркадьевич, и если я скажу, что дам пятак, общество будет ждать рубля, а вы хоть рубль дайте, и за пятак не примут.
- Эк вы меня, - отозвался Столыпин. - Хорошо хоть - в глаза, я джентльменство ценю. А вот коли и после вашей аграрной реформы бунты мужиков будут продолжаться? Тогда что? А они будут продолжаться, потому что ныне есть программы левее вашей, плехановская, например. Я уж о ленинской не говорю, за нею повалят, безудержно повалят, - как станете поступать?
- Я стану доказывать пагубность темного бунта, покуда могу, я буду взывать к разуму, объяснять, требовать, наконец...
- А ну - не объясните? А ну - по-прежнему будут полыхать усадьбы? По-прежнему станут продолжать самочинные захваты помещичьих земель, как тогда?
- Уйду в отставку.
- И вместо вас придет военный диктатор, который понастроит виселиц?
Милюков понял, что попал в капкан.
- Вы очень логичны, Петр Аркадьевич.
- Это плохо?
- Это хорошо. Я отношусь к логике с преклонением, ока, правда, не всегда приложима к России, к нашему национальному характеру... Но я отчего-то верю в успокоение страны. Наша аграрная реформа не может не внести покоя...
- Сие от Фета, уважаемый Павел Николаевич, сие - лирическое благодушество. Я вопрос ставлю круто: будете стрелять, коли понадобится, или не станете?
- Не стану никогда.
- Значит, все свободы дадите, защищать их предоставите другим?
- Пусть так, Петр Аркадьевич, пусть так. Я только позволю себе высказать предположение, что люди, получившие свободу, смогут защитить ее.
Столыпин молотил свое, не слезал:
- Как - защитить? С оружием в руках? Есть у нас "красная милиция", против нее стоит "черная сотня", а вы намерены "бело-розовые дружины" создать? Тогда обучите их стрельбе и подчините командиров вашему помощнику по линии Департамента полиции. На это согласны?
...Разговор, считал Милюков, не получился.
