Длинное белое платье, перехваченное у бедер зеленым поясом, развевал весенний ветер, открывая ножку и несколько обрисовывая колено. Поднятая рука была белее муслина, из которого она выскальзывала, и свет зари играл на нежных ямочках ее пальцев (с. 298 наст. изд.).
В романе также прослеживается новеллистическая традиция эпохи Возрождения. Вставные анекдоты о незадачливом престарелом ухажере, провалившемся в отхожее место, или о мнимом храбреце, которого до смерти напугала компания весельчаков, переодевшаяся чертями, напоминают сюжеты новелл Дж. Боккаччо. И конечно же — вся композиция романа, особенно заключительные сцены в Венеции связывают замысел «Гения» с шиллеровским «Духовидцем». Графа, приятеля главного героя, преследует там чужеземец в английском военном мундире, откуда-то знающий о нем все. Дело не обходится без карнавальных масок. Граф влюбляется в таинственную прелестную гречанку, на героев нападают бандиты и т. д.
Но главным основанием для того, чтобы причислить роман Гроссе к литературной свите «Духовидца», служит тема тайного общества (называемого в романе также Союз или Орден). Оно стремится подчинить себе волю маркиза фон Г**. В отличие от тайного общества в романе Шиллера, подпольный Орден у Гроссе не преуспевает в своих намерениях, но зато тема эта дает простор писательской фантазии, живописующей тайные собрания и судилища, и служит поводом для изложения коварных, «иезуитских» приемов убеждения и уловления человеческих душ.
Охотящиеся за героем романа всевластные и вездесущие Незнакомцы, как их называет Гроссе, намереваются подчинить себе не только несчастного маркиза, но и весь мир. По их уверениям, это нужно затем, чтобы осчастливить человечество, причем осчастливить насильно, не спрашивая его мнения. Разумеется, Гроссе показывает ущербность этой идеи, ее нелогичность и абсурдность. Героя романа пытаются уверить, будто счастье всего человечества выше и ценнее, нежели счастье одного человека («<...> и что же такое жизнь отдельного человека в сравнении с великой целью?» (с. 122 наст. изд.)). Союз не терпит чувствительности и гуманизма, он требует лишь полного подчинения себе личности, даже предпочитая тех, кто запятнал свою совесть, — такими легче управлять («Задуши родного отца, воткни любящей сестре в грудь кинжал — и мы примем тебя с распростертыми объятиями» (с. 133 наст. изд.)). Своей тотальной непримиримостью в отношении существующих порядков Незнакомцы напоминают революционеров-тираноборцев, как раз в эти годы торжествующих победу во Франции, где в январе 1793 года был казнен Людовик XVI («Наши предки дали нам монархов, мы же требуем свои права назад и учреждаем над ними еще более высокий суд» (с. 136 наст. изд.)).
Едва ли сам Гроссе создал эту ядовитую смесь из идей и методов, которые приписывались иезуитам, из практики и лозунгов якобинцев, из слухов о замыслах масонских лож и мистических сект вроде иллюминатов. Он лишь чутко уловил то, что тогда, как говорится, носилось в воздухе, и его роман можно считать историческим свидетельством зарождения в эпоху Просвещения той опасной, античеловеческой идеологии, которая получит впоследствии название тоталитаризма. Ее, как мы знаем, гениально обличит Ф.М. Достоевский в романах «Братья Карамазовы» («Легенда о Великом инквизиторе») и «Бесы». Но, к сожалению, это обличение не отменило идею насильственного переустройства человеческого общества, вновь расцветшую пышным цветом в 20-м столетии.
Власть Незнакомцев распространяется в романе даже на мир духов. При помощи модного во времена Гроссе понятия «естественной магии», т. е. владения природными энергиями, а также благодаря ловким фокусам они подсылают к повествователю некое привидение — «гения» по имени Амануэль, соединяющего в себе роли наставника, охранника и шпиона. Этот призрак дал название роману, хотя в заглавии сем есть скрытый смысл: спасительницей и «гением» героя оказывается в конце концов любящая жена.
Соответственно традициям XVIII века, которые надолго закрепились в развлекательной, тривиальной литературе и драматургии (дамский роман, детектив, мелодрама), в романе Гроссе присутствует, хотя и в скрытом виде, назидательная идея.
Речь идет не о становлении и воспитании души в том глубоком смысле, какой придавал этой теме Гёте в романе «Годы учения Вильгельма Мейстера», над которым он работал именно в это время, или Жан-Жак Руссо в своем «Эмиле». Но герои «Гения» проходят испытание на нравственную стойкость. Благородный дон Альфонсо, дядя повествователя, хочет укрепить душу племянника, действуя через тайное общество, однако тот справляется сам, да еще и разоблачает коварство Незнакомцев «в самой сердцевине их обиталища» (с. 87 наст. изд.), как сказано в предисловии к роману.
Но сила романа К. Гроссе заключается не в моральной идее, а в увлекательном сюжете, который то замедляется, то вновь устремляется вперед от одной эффектной сцены к другой, еще более пугающей, интригующей или трогательной, и не в последнюю очередь — в талантливом слоге, живом, красочном, сочетающем книжную речь с выразительным разговором, местами, правда, не без модных сентиментальных клише и броской лексики на грани вкуса, но всегда увлекающем читателя. Гроссе принял во внимание опыт прозы Виланда, Гёте и Шиллера, успех первых немецких психологических романов-биографий «Жизнь шведской графини фон Г.» (1746) Х.-Ф. Геллерта и «Антон Рейзер» (1785—1790) К.-Ф. Морица, достижения мастера словесного пейзажа, швейцарского автора идиллий С. Геснера.
Описание тайн и преступлений, внесенное в большую литературу Ф. Шиллером и английским готическим романом, привлекло к себе широкую читательскую аудиторию. Немецкая периодическая печать откликнулась в 1790-х годах на роман Гроссе восемью рецензиями, не считая откликов в английской прессе. В Лондоне, в 1796 году, появились сразу два английских перевода романа — Дж. Траппа и П. Уайла. Второй из них, опубликованный под названием «Ужасные тайны» («Horrid Mysteries») (этот титул сохранен и в двух изданиях XX века — 1927-го и 1968 годов), был невероятно популярен в Англии и входил в круг чтения таких писательниц, как Джейн Остин и Мери Шелли. Можно сказать, что Дж. Остин особым образом «маркировала» творение Гроссе, включив его в своего рода «список обязательной литературы», который героиня ее романа «Нортенгерское аббатство», мисс Торп, зачитывает своей менее искушенной подруге. Наш роман попадает в весьма показательное окружение канонической английской готики: «Удольфские тайны» и «Итальянец» А. Радклиф, «Замок Вольфенбах» и «Таинственное предостережение» миссис Парсонс, «Клермонт» Р.-М. Рош, «Чародей черного леса» П. Тойтхольда, «Полуночный колокол» Ф. Лэтема и «Рейнская сирота» Э. Смит. Оставляя в стороне вопрос об отношении Дж. Остин к готической традиции, отметим лишь тот факт, что роман Гроссе — единственный немецкий (в отношении «Чародея черного леса» высказываются сомнения), однако в английском литературном сознании он прочно ассоциируется с национальной готической традицией.
Вполне возможно, что «Гений» был замечен читающей публикой и в других западноевропейских странах, хотя мы не располагаем такими сведениями.
Зато мы знаем, что в России
