Он ждал, что она продолжит рассказ — но она глядела вперед, на горизонт, где терялась дорога, где через два дня замаячат кромки дремучего леса…
Игар содрогнулся. Опустил глаза:
— А… что с ним потом сталось?
— Он умер, — отозвалась Тиар бесстрастно.
— Его убили на войне?
Откуда-то сбоку налетела огромная беспорядочная стая воронья. На минуту закрыла собой небо, унеслась прочь вместе с хриплым карканьем и неожиданно теплым ветром; вокруг возрождалось лето. Возвращалось на несколько часов, яркое, теплое и неистовое, лето на один день, заключенное, будто в раму, в холодные осенние ночи. Веселенькая картинка в мрачном обрамлении…
Тиар молчала. А зачем она вообще рассказала мне все это, в тоске подумал Игар. И сам же себе ответил: а кому ей рассказывать?!
Будто уловив его смятение, Тиар вдруг улыбнулась — светло и безмятежно. Как этот день.
Игар смотрел, не в силах оторвать глаз; камень, все эти дни лежавший у него на душе, дрогнул, будто забеспокоившись. В следующую секунду Игар понял, что камня больше нет, а есть солнце среди синего неба, Луна между оглоблями и эта женщина, сидящая так близко, что в это даже трудно поверить.
Он глубоко вдохнул, чтобы переполниться осенним воздухом до самой макушки. Протянул руку, желая коснуться ее пальцев — рука вернулась, так и не решившись на дерзость. Избыток ли воздуха в легких, избыток ли внезапно нахлынувших чувств — но голова его пьяно и сладостно закружилась; Тиар смотрела, по-прежнему улыбаясь, и на Игара снизошло чувство покоя и защищенности, подобного которому он не знавал с младенчества.
На его ладонь, судорожно вцепившуюся в деревянный бортик, легла ее рука. Жест был настолько естественным и спокойным, что Игару показалось, будто он слышит слова: все будет хорошо. Все будет в порядке, успокойся, ты не одинок…
Горло его сжалось от благодарности. Он склонился и на мгновение прикоснулся к ее руке щекой. Только на мгновение — тут же выпрямился и испуганно спросил взглядом: ничего?!
Она улыбалась. Она не обиделась, как не обижается погожий день, когда им любуются. Как не обижается осень…
Он смотрел на нее, будто сквозь пелену. Странно, что он дожил до этого дня. Странно, что это происходит наяву; Птица, ему ведь ничего не надо, только пусть эти секунды продлятся. Еще немного, Птица…
В следующее мгновение летящая с теплым ветром паутинка легла Тиар на лицо.
Она засмеялась. Сверкающая сеточка подрагивала на ее ресницах.
Тонкое серебряное кружево, изящная решетка…
— Что с тобой?!
Он сидел неподвижно, чувствуя, как отливает от лица кровь. Как поднимается изнутри топкий, ледяной, изводящий ужас. Как тень, чернее ночи, наваливается на это солнце и на это лицо, придавливает грузным брюхом, размазывает, душит…
— Игар, что случилось?!
Она уже стряхнула паутинку. В ее глазах стояло неподдельное беспокойство:
— Тебе плохо? Дать воды?
Он хотел растянуть рот в улыбке — но не смог.
После полудня им встретился колодец, вырытый и обустроенный специально для путников; пока Тиар поила Луну, Игар отошел подальше от дороги, туда, где в низине живописно толпились березы.
Красота рощицы оставила Игара безучастным. Он вытащил из-за пазухи веревку, выкраденную из багажа хозяйственной Тиар.
Никаких особо торжественных мыслей в его голову не приходило. Вообще никаких — только чисто технические соображения: а как же без мыла? А что поставить под ноги? А выдержит ли эта ветка?
Потом, уже укрепив петлю, он заставил себя подумать. Негоже уходить из жизни подобно безмозглой скотине; следует, по крайней мере, дать отчет Птице, почему решаешься на этот гадкий, во все времена презираемый поступок…
— Ига-ар!..
Тиар уже напоила кобылу. Тиар оглядывается в поисках спутника; зовущий голос странно напряжен:
— Ига-ар!!
Темный ромбик под правой лопаткой. Девочка с деревянными бусами; «Десять белых лебедей из далеких из полей…»
Илаза. Алтарь. Скрут. Илаза…
Он бестрепетно отпихнул гнилой комель, послуживший ему колодой. В последнюю секунду успел подумать об Аде — что она чувствовала?
Цепенящий страх полета в бездну — и боль.
Ада чувствовала неописуемую боль — Игар закричал, и крик его сменился хрипом. Тело плясало в петле, дико желая дышать — но гортань свело страшной судорогой; Игар понял, что не вытерпит больше ни мгновения.
Нет…
После долгой мучительной судороги наползла темнота.
… — «Десять белых лебедей из далеких из полей принесут тебе подарков, принесут тебе диковин, принесут тебе…»
Он удивился, потому что боль вернулась. Этого не должно быть, это несправедливо, неужели и после смерти ему придется страдать?!
— «…унесите злую муку, мимо, мимо пронесите…»
Он лежал на твердом. На сырой земле; в вышине над ним колыхались кружевные березовые ветви — зеленые с золотом… Подсвеченный красным…
Болела шея. Он застонал сквозь зубы; на лицо ему легла горячая ладонь:
— Игар…
Он задергался, пытаясь вздохнуть. Выгнулся дугой, безуспешно пытаясь протолкнуть в легкие хоть немножко воздуха; на его рот легли ее влажные губы, силой вдули в него осенний ветер, а руки больно надавили на живот, принуждая ко вдоху:
— Дыши…
Несколько минут он жил, повинуясь ритму ее дыхания. Плача от боли — и все же оживая, потому что тело его возмущенно отвергало саму мысль о возможной смерти. Какое своенравное жизнелюбивое тело… Ада не хотела жить… И ее некому было вынуть из петли.
Бедная Ада. До чего паскудной была ее смерть… Нет, уходящим из жизни следует придумать другой, более спокойный способ…
— Дыши!..
Он снова застонал.
Чувства — все, которые не боль — возвращались по очереди, нехотя; пришла прохлада, потому что рубашка на нем была распахнута, и грудь ныла, безжалостно измятая сильными руками. Пришел запах леса и листвы; пришло ощущение мокрого — волосы слиплись, ледяная вода стекала по лицу, и мокрая рубашка, и, что очень неприятно, совершенно мокрые штаны…
Ощущение ее губ. Вгоняющих в него воздух, вдыхающих в него жизнь. Скольких она встретила в этом мире… Стоя как бы на воротах… Впуская в мир… и его, Игара, тоже. Вряд ли хоть один младенец… способен понять, ощутить… каково это — приходить в мир… возвращаться…
Тиар медленно выпрямилась; теперь он дышал без ее помощи, дышал, преодолевая боль в горле. На губах стыло воспоминание о ее прикосновении. Поцелуй…
— Возвращайся, — сказала она шепотом.
Он понял, что не может говорить. А если и мог — промолчал бы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
