К тому же предполагаемая работа его не могла быть удалена от дома более чем на три километра, чтобы дорога пешком неторопливым шагом не занимала более тридцати пяти минут. В городском транспорте, особенно в часы пик, Глотову ездить было категорически запрещено.
Таким образом, эмпирическим путем родилась идея о военизированной или межведомственной охране. Ну, и следующим логическим шагом было устройство Глотова начальником команды служебного собаководства, на ту самую водопроводную станцию, куда для прохождения дальнейшей службы был переведен контуженный на границе и ослепший на один глаз, огромный беспородный пес Норт.
Константин Константинович Глотов ни разу ни на одну минуту не опоздал на работу. Он и не мог опоздать. Вся его жизнь и жизнь его семьи была спланирована и построена так, что опоздание было полностью исключено, потому что само по себе опоздание, а также связанные с ним волнения и спешка могли травмировать и без того истощенную нервную систему Глотова.
Ложился спать Глотов никак не позже 22 часов по будням и во столько же по выходным дням и праздникам. Конечно, он мог бы в праздники лечь на час позже и встать, соответственно, позже на тот же час, но к чему подвергать организм перестройке без крайней на то нужды?.. Ну что, скажите на милость, даст этот несчастный час? Что он может изменить? А для нервной системы все-таки сшибка. А против сшибок поднимают свой голос все невропатологи и психиатры. И даже терапевты этих нервных сшибок не одобряют.
И во сколько должен ложиться человек, который каждый день встает в шесть часов? Ведь меньше восьми часов даже здоровым людям спать не рекомендуется. Да и детям тоже полезно пораньше лечь. Телевизор смотреть допоздна вовсе не полезно.
Ну, а жена может ложиться во сколько ей вздумается. Она взрослый человек и должна уметь распределять свое свободное время самостоятельно. От нее ведь только и требуется, что приготовить утром чай, сварить одно яйцо всмятку и накрыть на стол.
Глотов не был привередлив в еде. Напротив, вот уже двадцать лет он съедал по утрам одно яйцо всмятку с двумя тонкими кусками хлеба, намазанного маслом, и выпивал две чашки не очень крепкого, но непременно свежезаваренного чая. Только после такого неторопливого, вдумчивого завтрака, с непременным прочтением третьей полосы газеты «Красная звезда», у Глотова начинал функционировать кишечник, и он довершал свой утренний ритуал в туалете.
Строжайшим образом в его доме было запрещено:
1. Издавать какие-либо звуки после 22 часов, особенно в первый и второй час его сна, потому что если Глотов просыпался именно в это время, то ему грозила мучительная бессонница, которая выбивала его из колеи на целую неделю и глубоко травмировала его нервную систему;
2. Рваться в туалет в то время, когда там находился хозяин дома. Это сбивало весь настрой и спазматически действовало на его кишечник, что тоже приводило к недельному расстройству и желудка, и нервной системы. За этим особенно строго следила Лидия Антоновна.
К чести семьи Глотова нужно сказать, что все эти несложные правила соблюдались в его доме неукоснительно. Его дети, как бы ни заигрались в своей комнате, никогда не забывались настолько, чтоб громко крикнуть или уронить что-то на пол.
Они совершенно безропотно ложились спать вовремя и, прежде чем дернуться в туалет, останавливались как вкопанные на полном скаку и смотрели на положение наружной щеколды, на выключатель или на полоску света внизу под дверью.
Хитрый Степа бежал в таких случаях в ванную, включал воду и справлял там свою малую нужду. Катенька же тихонько становилась в сторонке и терпеливо ждала, не сводя глаз с двери и переминаясь с ноги на ногу.
Совершив все предписанные устоявшимся утренним ритуалом действия, Глотов неспешно и тщательно, по погоде (прогноз прослушивался им лично по репродуктору не менее двух раз), одевался и ровно в двадцать минут восьмого выходил из дома.
Зимой в гололед он выходил в семь часов пятнадцать минут. Это позволяло ему являться на водопроводную станцию за десять минут до развода дежурной смены, т.е. до начала его, Глотова, рабочего дня, установленного им самим же.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Прошлый начальник, тоже отставник, ветеран ВОВ Трохимчук, приезжал на работу к девяти, а развод смены производил с 9 до 10 часов. Трохимчука, умершего в дежурке во время послеобеденного сна, все старожилы к месту и не к месту поминали добрым словом.
Глотова не любили ни старички, ни молодежь, но боялись и те, и другие. Глотов очень бы удивился, узнав, что он живет по принципу одного древнеримского императора, который в свое время заявил: «Пусть не любят, лишь бы боялись».
Никакими особыми принципами Глотов в своей жизни не руководствовался. Просто ему было безразлично — любят его или ненавидят подчиненные. Он вовсе не замечал их оценки и был совершенно недоступен для любых неуставных отношений.
Он не испытывал никаких эмоций к своим подчиненным. Изредка лишь на его непроницаемом лице возникало удивленное выражение. Это случалось, когда его распоряжения не выполнялись или подвергались сомнению. Глотов в таких случаях изумленно поднимал брови, смотрел на виновного, как на камень или кусок арматуры, о который споткнулся, и автоматически назначал провинившемуся меру наказания, предусмотренного инструкцией.
И каждый раз ему было невдомек — как это люди решаются на проступок, если им заранее известно наказание.
Надо ли добавлять, что собак он вообще как бы не видел.
В тот день, когда пограничник ефрейтор Ломазов привез на станцию Норта, Глотова так беспокоил и раздражал долгий и надоедливый лай собак, что он вынужден был вставить в уши по куску ваты и только после этого смог продолжать оформлять документы по приемке на довольствие беспородного кобеля черной масти по кличке Норт.
Все утро 7 ноября Глотова не покидало странное чувство… Это была не тревога, не тяжелое предчувствие, не обида. Это было какое-то неосознанное и необъяснимое раздражение. Словно он забыл что-то, правда, не очень важное, но и не совсем пустяковое. Словно он укололся о кактус, и невидимый кончик иголки остался в пальце, в самой подушечке, и мешал. Ничего страшного вроде бы и не случилось, но неприятно, раздражает… И вытащить невозможно ни зубами, ни ногтями. Совсем крошечный кончик… Но мешает, портит настроение.
Глотов без всякого удовольствия посмотрел военный парад, потом физкультурный. Ему не понравилась форма физкультурников и физкультурниц. Не понравились ему упражнения с мячами и обручами. Правда, выступления акробатов он одобрил. Он даже не стал смотреть демонстрацию и выключил телевизор.
Во всем доме, и сверху и снизу, и через стенку, слышалась бодрая музыка и приветственные выкрики демонстрантов, а в квартире Глотовых стояла напряженная тишина.
Дети ходили на цыпочках и украдкой поглядывали на телевизор. Жена Глотова, Лидия, осторожно, стараясь не бренчать, мыла посуду. Сам Константин Константинович прилег на диван с праздничным номером газеты «Красная Звезда», но читал недолго. Заметки показались ему скучными, неувлекательными. Он сложил газету и, поднявшись с дивана, обвел квартиру строгим, прямым, как луч прожектора, взглядом. И все, кто попадал под этот взгляд, невольно втягивали голову в плечи.
На счастье домашних, никакого беспорядка Глотов не обнаружил. Тогда он, чтобы не оставаться стоящим посреди комнаты, подошел к платяному шкафу и вытащил свой содержавшийся Лидией в безупречном порядке парадный мундир со всеми орденами и регалиями.
Неожиданно для самого себя переодевшись, Глотов надел на мундир шинель, фуражку и направился к выходу. Встретив удивленный взгляд Лидии, он, ни на секунду не задумываясь, объяснил:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Пойду на станцию, посмотрю, как там дела…
Слова эти сорвались с его языка совершенно непроизвольно, так как минуту назад, начав примерять форму, Глотов не знал, что выйдет в ней на улицу, и, уже начав выходить, он еще не знал, зачем он идет. И только услышав свой ответ жене, он понял, для чего совершил этот ряд действий. И тут же Глотову стало ясно, что ему совершенно необходимо на станцию, что именно это он чуть было не забыл.
