Надевая последний уцелевший костюм (транссибирские эксцессы стоили чуть ли не половины приобретенного за иудины сребренники гардероба), подумало, что, возможно, вычисление отцовских Дорог Мамонтов разумнее всего следовало бы начать с другого конца, то есть, не от морозных проявлений, но еще от каторги, от первых лет в ссылке, и что его тогда привело к Мартыну, в каком направлении он шел, что дошел, куда дошел — и куда пойдет дальше — куда спешит тонкая, прерывистая линия его Пути — чтобы на нем его опередить и встретить.
А самый лучший костюм был просто необходим — на званых обедах у семейства Белицких бывают самые различные знаменитые фигуры иркутского высшего и финансового общества, что там говорить, из правительственных кругов тоже, возьмем к примеру такого вот Гермеса Даниловича Футякова, члена городской думы, которому предсказывали, будто бы он вскоре заменит в кресле градоначальника Болеслава Шостакевича. Футяков всегда приходил за час до назначенного времени; вместе с паном Войславом они закрывались в кабинете, откуда думец выходил всегда радостным и навеселе. — Гаспадин Футяков, — сообщил Войслав полушепотом, наклоняясь через стол, — очень честный вор. — Говорил он это очень легко и с усмешкой, только я-оно жило в Краю Лютов уже достаточно долго, чтобы влет понять значение этих слов. А равняется Б, Б равняется В, В равняется Г, ergo, Гермес Данилович Футяков — это честный вор. И далее: Пьер Иванович Шоча из семейства, каким-то образом связанного с швабскими Гогенцоллернами через какой-то там румынский мезальянс, худосочный молодой человек андрогинной[233] наружности, съедавший всегда едва лишь половину кусочка из предложенного ему блюда.
— Известный бабник и морфинист, урожденный лентяй, — рассказывает пан Войслав. А кто же это такой, ну, кто? А никто иной, как пан Порфирий Поченгло, директор Металлургического и Горнодобывающего Общества Коссовского и Буланжера.
— Гений с горячим сердцем. — Далее: Биттан фон Азенхофф, один из старинных иркутских богачей, промышленник еще предзимназовых времен, теперь уже настолько своим богатством насытившийся, что для развлечения хватающийся за самые различные дела и аферы; совладелец публичных домов и организатор бесславных ангарских кулигов[234]. — Победитель несчастный. — Далее. Андрей Юше, молодой банкир, только что женившийся на племяннице раввина, Израэля бен Коэна. — Хорошо воспитанный трус. — Господин Сатурнин Грживачевский, вице-директор у Круппа, рьяный охотник, при любой оказии вырывающийся в тайгу; левая рука не очень слушается, после встречи с мишкой остался огромный шрам, заметный из-под манжеты сорочки. — Трудолюбивый эгоист. — Пан Ёж Вулька-Вулькевич, пописывающий сообщения в петербургский «Край» и «Иллюстрированный Еженедельник». — Явный пилсудчик, злящийся на весь свет и еще на половину Америки. Вам следует знать, что под псевдонимом пан Еж редактирует еще и «Вольного поляка». — Et cetera, et cetera; и все они крутые лютовчики, с впитавшейся под шкуру тьмечью и резкой потенью, сползающей по лицам, волосам, одежде.
Всякий раз, глядя вдоль стола, повторяло про себя данные им Войславом характеристики, словно приписанные гостям в силу этикета неизбывные титулы и отличия. Да как же так, — воскликнет образованный европеец, ознакомленный с Фрейдами и Бергсонами, — как же так, ведь человек — это не измеримый предмет, не материальный объект, описываемый качественными и измеримыми факторами; будто бы вон тот, так вот он такой-то и такой-то, а вон тот: такой-то, не иной, и еще вон тот — именно таковой. Как же так? Замкнуть человека в словах — ба! парой слов сказать о нем правду — ведь невозможно! Нет трусов, и нет храбрецов, нет благородных и подлых, нет святых и грешников. Невозможно высказать правду о человеке на любом из междучеловеческих языков! А тут, вот скажут: урожденный лентяй — и это правда! Честный вор — тоже правда! Трудолюбивый эгоист — правда! А если попытаешься солгать — солжешь с абсолютной уверенностью в том, что лжешь.
Приглядываясь к ним украдкой над тарелкой, передвигало языком вдоль неба, в поисках того вкуса и чувства, что запомнилось еще с поезда, после сеанса у Теслы. Так существует ли и вправду такое место — такое время — во Льду, под абсолютной властью Мороза, когда алетейметры[235] достигают конца шкалы, тьмечь кристаллизуется в жилах, и теслектричество стреляет черными молниями — такое место, такое время, что язык второго рода становится тождественным с языком первого рода, и можно высказать то, что высказать невозможно?
После первого же званого обеда ни о чем не мечтало, как только подслушать только в говоре гостей слово, нашептываемое паном Белицким на ухо кому-нибудь из гостей — слово о Бенедикте Герославском.
— …est-ce possible? Cest a peine croyable.
— Nullement[236], я ведь и сам туда побеспокоился, это один из тех китайских докторов. Вот поглядите-ка, эти пальцы я вообще не мог выпрямить. Alors[237], ложишься на твердом матрасе, не самом чистом, впрочем, и китаец вонзает тебе в тело тунгетитовые иглы. Называется это — Искусство Чень-цю. Весьма помогает от ревматизма и возрастных болезней. Доктор зажигает какие-то благовония, жар к иглам прикладывает, и тогда такой успокоительный холод по мышцам расходится…
— А я слыхал про китайских врачей, готовящих на тунгетите опиумные смеси, — сказал Пьер Шоча. — Не было ли у вас способности попробовать и их?
— Да нет, вы знаете, как-то не сложилось.
— А вы знаете, милые дамы, в чем, якобы, необычность черноопиумных упоений — ведь сонному рабу ничего не нужно, скорее уже наоборот: зелья в него вливают, чтобы перетянуть его на сторону яви — но черный опиум, ах! — размечтался вьюнош, и в мечтательности этой насадил на вилку и сунул в рот целую картофелину. — Ммм, черный опиум, он действует совершенно иначе.
— Вы его употребляете?
— Как это удачно выразил господин Грживачевский, «как-то не сложилось».
— Но знаете кого-то такого, кто употребляет?
— А вот тут очередная помеха. Знаю, а точнее, знал я двух гурманов восточной медицины, которые утверждали, будто бы, тем или иным путем достали этот порошок. Понятное дело, весьма любопытствуя его свойств, я попросил их пообещать мне, что тут же дадут мне откровенный отчет по снам и всяческим ощущениям, как приятным, так и неприятным. Но после того наша встреча не состоялась, оба исчезли куда-то бесследно, туман наш марозный поглотил их, ммм.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
