это место, свидетельствует о знаниях и мотиве. Он знает, что там погибли два человека.
Среди моделей на столе Харвуда стоит одна, блестящая, красно-белая, украшенная работающими миниатюрными видеомониторами на фирменной стойке. Крохотные картинки движутся и меняются в жидких кристаллах.
– Не вы ли владелец компании, построившей это? – Он тычет в модель пальцем.
В глазах за стеклами очков отражается удивление, потом интерес.
– Нет. Мы их консультируем. Наш профиль – связи с общественностью. Мы всего лишь, как я помню, обрисовали им возможные последствия. А также консультировали городские власти.
– Получилось ужасно.
– Согласен, – говорит Харвуд, – если смотреть на это с точки зрения эстетики. О том же беспокоился и муниципалитет. Но наши исследования показали, что установка модуля около моста поможет развитию пешего туризма, а это – решающий аспект нормализации.
– Нормализации?
– Запускается процесс возвращения местного сообщества на привычные, так сказать, рельсы. Но вопрос это тонкий. Дело здесь в первую очередь в имидже, то есть как раз по нашей части. – Харвуд улыбается. – Во многих крупных городах есть подобные автономные зоны, и то, как данный город сумеет справиться с ситуацией, радикально влияет на его имидж. Например, Копенгаген был одним из первых – и добился прекрасных результатов[123]. С другой стороны, Атланта – классический пример того, как делать нельзя[124]. – Харвуд подмигивает. – Вот что у нас теперь вместо прежней богемы, – говорит он.
– Вместо чего?
– Богема. Альтернативные субкультуры. Жизненно важная прослойка индустриальной цивилизации прошлого и позапрошлого веков. Нужно ведь было индустриальной цивилизации где-то грезить? Что-то вроде бессознательного полигона для разработки альтернативных социальных стратегий. Каждая субкультура имела собственный стиль одежды, характерные формы художественного самовыражения, излюбленные наркотические вещества, а также сексуальные пристрастия, не совпадавшие с ценностями культуры в целом. Часто у них были «тусовки», место, с которым они себя ассоциировали. Но теперь они вымерли.
– Вымерли?
– Мы начали срезать их, прежде чем созреют. С нынешним развитием маркетинга и более агрессивными рыночными механизмами не успевает пройти критически важная стадия роста. Для созревания аутентичным субкультурам нужны глухомань и время, а какая теперь глухомань? Они потеряли смысл вместе с географией в целом. Автономные зоны обеспечивают некоторую изоляцию от мировой монокультуры, но затем с трудом поддаются рыночной ассимиляции, в отличие от прежних субкультур. Почему это так, мы пока не знаем.
Маленькие картинки смещаются, мигая.
– Не стоило это ставить туда.
В глазах Харвуда изумление.
– Впервые, кажется, слышу из ваших уст мнение столь определенное.
Ответа нет.
– У вас есть шанс увидеть это еще раз. Я хочу, чтобы вы узнали, что замышляет наш задумчивый друг.
– Это как-то связано с теми глобальными переменами, на которые вы намекнули в нашу прошлую беседу?
– Да.
– И что это за перемены?
Харвуд задумчиво смотрит в пространство.
– Вы верите в силы истории?
– Я верю в то, что приводит к данному мгновению.
– Кажется, я и сам начал верить в это ваше мгновение. Думаю, мы приближаемся к нему, захваченные притяжением его странности. Это мгновение изменит все и ничего. Я заинтересован в таком результате, при котором сохраню положение, я хочу, чтобы слова «Харвуд Левин» не превратились в четыре бессмысленных слога. Если мир должен перевернуться, то и я хочу перевернуться вместе с ним и остаться самим собой.
Он думает о множестве оптических прицелов, наведенных сейчас на него скрытыми системами управления огнем. Он вполне уверен, что смог бы убить Харвуда, если того потребует мгновение, – но, с другой стороны, знает, что почти наверняка умрет раньше, пусть даже на долю секунды.
– Кажется, вы стали более сложным с нашей последней встречи.
– Изощренным, – отвечает Харвуд с улыбкой.
42
Красные призраки европейского времени
Фонтейн разводит в плошке мисо. Вот что он пьет перед сном – успокоительно соленое пойло и кусочки водорослей на донышке. Он вспоминает встречу со скиннеровской девчонкой. Обычно, раз покинув мост, никто туда не возвращается. Что-то необычное было связано с ее уходом, но он уже позабыл, что именно. Не дело так бросать старика, но он все равно бы долго не протянул.
Мальчишка по-прежнему молча сидит и щелкает клавишами – охотится за часами. Фонтейн переливает мисо в кружку с отбитой ручкой и вдыхает сладостный аромат. Он устал за день, но нужно подумать, где уложить мальчика на ночь, если тот вообще станет спать. Может, так и просидит всю ночь, охотясь за своими часами. Фонтейн качает головой. Щелканье прекращается.
С кружкой в руках он оборачивается – что же там случилось?
На экране ноутбука, лежащего у мальчика на коленях, скан циферблата потрепанного «Ролекса-Виктори», дешевая модель военных лет, для канадского рынка; в принципе, эти часы уходят за неплохие деньги, но не в таком убитом состоянии. Стальной корпус исцарапан, циферблат в пятнах. Черные арабские цифры различаются четко, но внутренний круг, красный, «европейское время», почти что стерся.
Фонтейн отхлебывает мисо и пытается понять, чем же так заворожили мальчика красные призраки европейского времени.
Вдруг голова мальчишки склоняется под тяжестью шлема, и Фонтейн слышит, как он начинает похрапывать.
43
Ливия и пако
Лейни видит себя на острове посреди потока, вдоль и поперек которого непрерывно курсирует; потока шириной с разум.
Это место не похоже на конструкт, на искусственную окружающую среду, скорее – узловатое сплетение ветвей информации, уходящих корнями в субстрат старого кода. Оно похоже на плот, наспех сколоченный из случайных обломков, но «плот» стоит на приколе, он неподвижен. Лейни знает, что есть причина, по которой остров поставлен у него на пути.
Причина, как он вскоре выясняет, в том, что с ним хотят пообщаться Ливия и Пако.
Они сообщники Петуха, юные граждане «Застенного города», представленные здесь в виде сферы из ртути, зависшей в невесомости, и черного кота на трех лапах. У сферы из ртути (Ливия) – милый девичий голосок, а трехлапый кот, у которого недостает еще и глаза (Пако), общается с помощью искусно модулированного мяуканья, напоминающего Лейни старый мексиканский мультик. Эти двое почти наверняка из Мехико, если географию вообще нужно принимать в расчет, и, вполне вероятно, принадлежат к той группировке революционной молодежи, которая в данный момент добивается повторного затопления осушенных озер Федерального округа – радикальной перестройки, почему-то крайне занимавшей Рэй Тоэй в последний месяц ее пребывания в Токио. Она тогда была вообще увлечена мегаполисами, и Лейни стал ее гидом по самым диковинным из разработок, сходивших в текущем веке за градостроительные планы.
Он завис в точке срастания старых корневых кодов, в пространстве, лишенном какой-либо конкретной формы или текстуры, если
