В ленинских директивах ЦК коммунистам-работникам Наркомпроса{809} указывалось, что партия понизила возрастную норму для общего и политехнического образования с 17 до 15 лет, исключительно удовлетворяя «временную практическую необходимость, вызванную нищетой и разорением страны под гнетом войн, навязанных нам Антантой». Тем не менее, «осуществление «связи» профессионального образования, для лиц до 15 лет, с «общими политехническими знаниями»… обязательно». «Основным недостатком Наркомпроса является недостаток деловитости и практичности», в частности — неумение привлечь к работе опытных буржуазных учителей с хорошей подготовкой и большим стажем («Разумеется, привлечение спецов должно быть осуществляемо при 2-х непременных условиях: во-1-х, спецы не коммунисты должны работать под контролем коммунистов, во-2-х, содержание обучения, поскольку речь идет об общеобразовательных предметах, в особенности же о философии, общественных науках и коммунистическом воспитании, должно определяться только коммунистами»). Кроме того, Ленин критиковал «распределение» печатных изданий, которое проводилось так неудовлетворительно, что «газету и книгу захватывает тонкий слой советских служащих, и непомерно мало доходит до рабочих и до крестьян». «Необходима коренная реорганизация всего этого дела».
Комментируя свои директивы на страницах «Правды»{810}, Ленин высмеял дискуссию о «политехническом или монотехническом образовании»: некоторые коммунисты агитировали за чисто профессиональное или техническое обучение, без курсов по общественным наукам, идеологии и философии. «Общие рассуждения с потугами «обосновать» подобное понижение представляют из себя сплошной вздор. Довольно игры в общие рассуждения и якобы теоретизирование!» Опытные в педагогической практике люди, «несомненно, есть. Мы страдаем от неуменья их найти», «…поменьше «руководства», побольше практического дела, то есть поменьше общих рассуждений, побольше фактов и проверенных фактов, показывающих, в чем, при каких условиях, насколько идем мы вперед или стоим на месте или отступаем назад». Подводя итог, Ленин выразил его словами партийной программы: «В данный момент… делаются лишь первые шаги к переходу от капитализма к коммунизму».
На самом деле Советской России вскоре предстояло сделать два шага назад к капитализму. Эти шаги были сделаны в марте, поэтому в феврале Ленин и был так занят. За 32 рабочих дня этого месяца, сообщает его сотрудник, у него было 40 заседаний в Совнаркоме, Политбюро, ЦК, СТО и т. д. За те же 23 дня он принял 68 человек, в том числе нескольких ходоков из деревни, 4 раза выступил публично и написал две статьи — о Наркомпросе и об едином хозяйственном плане. Он успевал прочитывать ежедневно несколько газет и просматривать все выходящие в России и присылаемые из-за границы книжные новинки. «Вместе с тем кроме приведенных выше крупных вопросов, которыми Владимир Ильич занимался постоянно, он был завален кучей мелких дел, которые он стремился — и учил этому других — непременно доводить до конца»{811}.
Ленину не хватало редчайшего товара — времени. В России любят говорить много. Я один раз слышал четырехчасовую речь Зиновьева, произнесенную тонким, высоким голосом. Но Ленин ценил время. Он приходил точно перед началом заседания и председательствовал, положив перед собою часы с секундомером. Регламент для выступлений в ЦК и СТО был 3–5 минут, его придерживался и сам Ленин. Если говоривший выходил из положенных пределов, Ленин показывал на часы. Особенно мучительно для его коллег было то, что курить в его присутствии воспрещалось, а русские, особенно в моменты напряжения, редко обходятся без папиросы. Поэтому курильщики уходили в залу и слушали выступления оттуда. «В этих случаях Ленин ворчал и требовал возвращения курильщиков на места». А. А. Андреев, член ЦК и член СТО в 1920–1921 гг., которому мы обязаны этими сведениями{812}, пишет также, что, «председательствуя на заседаниях, Ленин никогда не претендовал на то, чтобы его мнение считалось последним словом. При малейшем оттенке разногласия во мнениях и предложениях голосование было правилом на всех заседаниях ЦК и СТО… Я никогда не видел его на заседаниях хмурым или даже суровым… Но он буквально свирепел, когда узнавал о невыполнении решений, о недобросовестном отношении к делу или о нарушении партийной или государственной дисциплины. Тут уж он разносил такого работника вовсю и требовал самых суровых мер взыскания… Он терпеть не мог общих рассуждений… и в таких случаях даже обрывал говорившего, требуя точности и действительно деловых предложений. Но в то же время Ленин, как никто, умел слушать даже тогда, когда у него уже определилось отношение к вопросу; он только, прищурив слегка один глаз, хитровато поглядывая, улыбался». Однако, «без ЦК, без обсуждения в ЦК он никогда не решал важных вопросов. Ленин строго соблюдал коллективность в руководстве, как в работе ЦК, так и Совнаркома»{813}.
Большая часть заседаний происходила в комнате, смежной с кабинетом Ленина. В той же комнате он принимал некоторых посетителей: так ему было легче прекратить слишком затянувшийся разговор под предлогом, что в кабинете звонит телефон и он должен вернуться к письменному столу. Экономить время и энергию Ленину помогала его секретарь Л. А. Фотиева (р. 1881), член партии с 1904 года, подвергавшаяся арестам за революционную деятельность и работавшая в большевистской эмиграции до революции, а с 1918 года служившая секретарем Совнаркома и СТО и одновременно секретарем Ленина. Ее мемуары, представляющие собой смесь достоверных фактов с восторженными славословиями, проливают свет на личный характер, привычки и методы работы Ленина{814}. Когда один раз в его кабинете накурили во время заседания, несмотря на распоряжение «Курить воспрещается», висевшее на печке, он приказал секретарю снять надпись, «чтобы не компрометировать распоряжения». Когда какой-нибудь работник не выполнял распоряжения правительства, Ленин тут же приказывал «арестовать виновного на 2 или 3 дня» и при этом прибавлял: «Арестовать по праздникам, а на рабочие дни освобождать, чтобы не страдала работа». Он был строг и с самим собою и не хотел пользоваться личными привилегиями. В 1918–1919 годах у него под письменным столом лежал войлок, чтобы не мерзли ноги. Позже кто-то заменил войлок шкурой белого медведя. Ленин рассердился и сказал, что «это — непомерная роскошь в нашей нищей и разоренной стране и ни к чему не нужная реформа». Он боролся со взяточничеством, которое называл «проклятым наследием царизма, и предлагал внести законопроект, предусматривавший наказания «не ниже десяти лет тюрьмы и, сверх того, десяти лет принудительных работ» за «лихоимство, подкуп, сводку для взятки и пр.». Свои приказы он считал невыполненными, пока не получал доказательств исполнения. Он был аккуратен в мелочах: «Вчера в 8 час. вечера у меня был Осип Петрович Гольденберг, — писал он коменданту Кремля. — Несмотря на предупреждение комендатуры и часовых за полчаса, если не более, он был задержан не внизу в СНК, а вверху… Не заставьте меня прибегать к мерам суровым…» Часто он посылал спешные письма с «самокатчиком» — курьером на велосипеде, неизменно давал секретарю следующие инструкции: «Не посылайте самокатчика к адресату, не узнав раньше, где он сейчас находится (на заседании, в рабочем кабинете, дома и т. д.); узнавши точно, где находится адресат, запечатайте письмо в конверт, если нужно, прошейте его и запечатайте сами сургучом… Вы умеете это делать?» И дальше: «Обязательно напишите «никому другому не вскрывать» и предупредите самокатчика, что адресат должен дать расписку на конверте». Этот конверт с распиской должен был быть показан Ленину. Обнаружив как-то задержку с отправкой его письма, он послал гневное письмо в Управление делами СНК: «Вчера мной обнаружено, что данный мною Фотиевой срочный документ… оказалось пошел «обычным», т. е. идиотским путем и опоздал на долгие часы, а без моего вмешательства второй раз опоздал бы на дни… если еще хоть раз обнаружится подобная типичнейшая волокита и порча работы, я прибегну к строгим взысканиям и смене персонала». «Владимир Ильич был очень вежлив и приветлив со всеми и очень прост в обращении. Никогда не забывал он поблагодарить за услугу, даже самую незначительную, например, когда он просил принести ему газету». Ленин предписал «о всех жалобах, поступающих в письменном виде, докладывать ему в течение 24 часов, а о поступающих в устном виде — в течение 48 часов». «Фамилии опоздавших членов Совнаркома и СТО… отмечались в протоколе, — пишет Фотиева, — с указанием, кто и на сколько минут опоздал». «Люди, которые приходили к нему подавленные, потерявшие веру в себя, уходили от него окрыленные».
