К Ленину поступали кипы письменных донесений. «Обычно Владимир Ильич начинал читать бумаги с конца, т. е. с практического предложения, опуская «беллетристику», как говорил он. Если практические предложения были дельные, Владимир Ильич просматривал всю бумагу. Читал Владимир Ильич необыкновенно быстро». У Ленина было сильно развито чувство ответственности. «Ленин говорил, — пишет Фотиева, — что руководитель отвечает не только за то, что делает он сам, но и за то, что делают руководимые им». Отсюда его строгий надзор над тем, что писали, предлагали и делали его соратники и подчиненные. Он принимал во внимание и реакцию других на его поступки. «Надежда Константиновна рассказывала, — вспоминает Фотиева, — что даже при решении сугубо личных вопросов Владимир Ильич спрашивал себя: что скажут об этом рабочие?» Каждый вождь живет на виду и должен думать о своих избирателях, но Ленин, вероятно, просто пытался оправдать ограниченность и бедность своей «сугубо личной» жизни. За исключением периодов болезни, он проводил большую часть времени в кабинете или в зале для конференций, в котором в 1918–1919 гг. каждый день, кроме воскресений, собирался Совнарком, заседая, по слотам Фотиевой, с половины девятого вечера до часа или двух ночи. Позже заседания происходили реже.
Рабочий день Ленин был долог и полон напряженного труда. Его кабинет на третьем этаже был обставлен просто, в соответствии со вкусом обитателя. Вся обстановка, оставшаяся от царского времени, была функциональна, за исключением старых стенных часов, которые отставали на 1 минуту, а иногда и на 15 в сутки. Постоянные починки не помогали, но Ленин не хотел заменить часы другими: «Другие будут такими же», — говорил он. В конце концов они все-таки были заменены.
Фотиева пишет, что, хотя двери и окна в кабинете были без драпировок, Ленин «никогда не позволял спускать штор, как будто ему тесно и душно было в отделенной от внешнего мира спущенными шторами комнате». «Температура в кабинете не должна была превышать 14°. Температуру выше хотя бы на один градус Владимир Ильич переносил плохо…»
У него на небольшом письменном столе (от большого стола он отказался) стояли три телефона, которыми он часто пользовался.
«На столе слева обыкновенно лежали папки с бумагами. На протяжении нескольких лет работы у В. И. я по его указаниям и по своей инициативе пыталась приспособить эти папки наиболее целесообразным для работы В. И. образом, но это мне так и не удалось, — вспоминает Фотиева. — В. И. поручал завести ему папки для бумаг спешных, неспешных, важных, менее важных, просмотренных, непросмотренных и т. д. Эти папки заводились, бумаги в них раскладывались в соответствующем порядке, к каждой бумаге прикреплялась записка с кратким изложением сути дела, в начале каждой папки прилагалась краткая опись бумаг, папки раскладывались на столе в самом «убедительном» порядке и… лежали себе спокойно и мирно, а нужные ему бумаги В. И. загребал на середину стола и, уходя, клал на них большие ножницы. Это означало «трогать не сметь». Или же складывал все нужные ему бумаги в одну совершенно постороннюю папку и уносил с собой. Эта папка жила живой жизнью, над ней работал В. И. Но, наконец, она разбухала, так как все новые бумаги, которые почему-либо обращали на себя его внимание, он складывал в эту папку, и некоторое время их никто, кроме него, не трогал. Получивши разрешение В. И., я разбирала их и раскладывала по соответствующим папкам.
Ящики его стола были всегда заперты, за исключением верхнего левого, в котором он складывал все бумаги со своими распоряжениями. Отсюда мы вынимали их по нескольку раз в день для немедленного исполнения.
Однажды после ухода бухарской делегации, в тот час, когда В. И. обыкновенно уходил домой обедать, дверь в кабинет из залы заседания оказалась запертой изнутри. Предположив, что ее запер сотрудник ВЧК, охранявший другую дверь, и обеспокоенные тем, что поручения В. И. останутся невыполненными, мы подняли отчаянный стук в дверь. Через несколько минут ее открыл улыбающийся В. И. Он был в национальном бухарском халате, который ему подарили бухарцы и который ему вздумалось примерить». (Фотографии Ленина в халате, увы, не существует.)
Мягких кресел Ленин не любил. Он сидел за столом в простом деревянном кресле, с плетеной спинкой и сидением. На столе стояла маленькая электрическая лампа с зеленым стеклянным абажуром. Работая один, он никогда не зажигал люстры и никогда не выходил из кабинета, не выключив свет. У двери, ведущей в коридор, на маленьком столе лежали атласы и карты. Ленин любил их изучать. Фотиева пишет о маленькой карте границ России с Персией и Турцией, собственноручно наклеенной Лениным на кафель голландской печки: «Мне казалось, что она ни к чему не нужна, однако В. И. не разрешал ее снять: он говорил, что привык к тому, что она висит здесь. В. И. вообще любил обстановку привычную, не менявшуюся. Как будто в этом покое комнаты и вещей, которые всегда одни и те же и всегда на старых привычных местах, он находил отдых от богатой разнообразными событиями жизни». Это объяснение звучит правдоподобно. Ленин был разборчив и консервативен.
В кабинете было несколько шведских книжных шкафов и вертящихся этажерок, уставленных и тонкими русскими брошюрами, и толстыми словарями, и справочниками. Книг, по словам Фотиевой, было около 2000, Ленин предупреждал сотрудников, чтобы они следили за книгами, «так как товарищи не считают за большой грех стащить интересующую их книгу». Самые ценные тома он надписывал: «Экземпляр Ленина». Тут же на этажерках лежали комплекты русских и иностранных газет.
«Ни в кабинете В. И., ни в одной из комнат Совнаркома, куда бы мог зайти В. И., не было его портретов. Он их с негодованием убирал, когда они попадались ему на глаза, и только необходимость, а также энергия фотографов заставляли его сниматься». Страна хотела видеть его, а он почти никуда не выезжал. Не любил он и позировать художникам и скульпторам, но позволил лепить себя Натану Альтману, сделавшему его бюст, и Клэйр Шеридан. На полке над диваном у него стоял портрет Маркса и барельеф Халтурина работы Альтмана.
Кабинет был святилищем Ленина, он не разделял его ни с секретарями, ни с помощниками. В этом кабинете и в смежной «зале» для заседаний, он с избранными товарищами работал в феврале 1921 года, в то время как Россия пылала негодованием и мятежами. Перед вождями стояла сложная задача. Им предстояло решить, нужен ли поворот и как повернуть грузную махину государства назад к капитализму, не потеряв при этом власти. Естественно, они откладывали окончательное решение и применяли слабо действующие временные меры, чтобы облегчить положение.
