(3) богатый ассортимент мер по регулированию цен, нередко обосновываемых с помощью антитрестовских лозунгов;
(4) различную степень государственного контроля, хотя и сильно различающиеся по своим масштабам, над рынком труда и денежным рынком;
(5) неопределенное расширение сферы потребностей, которые ныне или в будущем должны удовлетворяться с помощью государственного предпринимательства, бесплатно или за плату, как, например, потребность в услугах почты;
(6) конечно же, все виды законодательства, регулирующего рынок ценных бумаг.
Мне кажется, на какой-то горе в Швейцарии проходили конгрессы экономистов, которые выразили неодобрение всем этим мероприятиям или большинству из них. Но эти анафемы даже не удостоились каких-либо возражений.
Было бы полным непониманием моей аргументации, если бы вы подумали, что я "не одобряю" или намереваюсь критиковать все эти мероприятия. Не отношусь я и к тем, кто считает все или некоторые из них "социалистическими". Некоторые из них были выдвинуты еще в XVIII столетии консервативными и даже аристократическими правителями, другие содержались в программах консервативных партий и осуществлялись ими задолго до "Нового курса". Все, что мне хочется подчеркнуть, — это то, что мы действительно далеко ушли от принципов капитализма свободного предпринимательства, а также то, что можно развивать и регулировать капиталистические институты — в той мере, в какой речь идет о функционировании частного предприятия, — таким способом, который, хотя и отличается от истинно социалистического планирования, но не слишком сильно. Экономисты, которых я имею в виду, Несомненно, подчеркивают различия, которые, по их мнению, сохраняются.
Не все они единодушно определяют место на оси капитализм — социализм, которое занимает данная система. Но все они осознают то, что не в состоянии был понять Маркс: с одной стороны — огромные производственные возможности капиталистической машины, которая обещает неизмеримо высокий массовый уровень жизни, дополненный бесплатными услугами, без полной "экспроприации экспроприаторов"; с другой — пределы, до которых капиталисты могут быть на деле экспроприированы без того, чтобы экономическая машина остановилась, и пределы, в которых эту машину можно заставить работать в интересах рабочего класса. Открыв эту возможность лейбористского социализма, они делают вывод, что подобный капитализм может существовать неопределенно долго, во всяком случае при определенных благоприятных условиях. Может быть, это и так, но это не ведет к отрицанию моей теории. Капитализм не сводится только к тому, что домашняя хозяйка может влиять на производство своим выбором между горохом и фасолью; или к тому, что молодой человек может выбирать, где он желает работать — не заводе или на ферме; либо к тому, что управляющий Предприятием имеет голос при решении вопроса, что и как Производить; он означает систему ценностей, отношение к Жизни, определенную цивилизацию — цивилизацию, основанную на неравенстве и семейном, состоянии.
Однако эта цивилизация быстро уходит в прошлое. Мы можем радоваться или стенать по поводу этого факта — кому как нравится; но не будем закрывать на это глаза.
Остается одна коренная проблема. Диагноз, позволяющий делать выводы в пользу выживания лейбористского социализма, опирается в основном на экстраполяцию современного небывалого роста общественных производительных сил. Но здесь присутствует и элемент неопределенности. Прошлые достижения были достижениями более или менее свободного капитализма. Нельзя предполагать без дальнейшего анализа, что лейборизм и в будущем будет функционировать так же. Мы можем не признавать тезис о стагнации в настоящее время, но в конце концов он станет реальностью, если частнопредпринимательская система будет перманентно перегружаться и "регулироваться" сверх ее возможностей. В этом случае непосредственно социалистическое решение может оказаться даже для врагов социализма меньшим из зол.
II Трансформация социального порядка — процесс непрерывный, но сам по себе очень медленный. Для наблюдателя, который изучает небольшой отрезок "спокойного" времени, может даже показаться, что социальная система вовсе не меняется. Больше того, процесс часто испытывает откаты, которые, рассматриваемые изолированно, могут даже предстать перед ним как наличие противоположных тенденций. Но временами мы наблюдаем и ускорения этого процесса, и самой очевидной его причиной являются большие войны. В прошлом успешные войны могли увеличивать престиж правящего слоя и силу той институциональной структуры, с которой этот слой ассоциировался. В современных условиях все изменилось. Первая мировая война, разразившаяся в нашу эпоху, слабо повлияла на социальную ситуацию в Соединенных Штатах, поскольку их военные усилия не были настолько изнурительными и продолжительными, чтобы оставить в ней устойчивый след. В Европе же все было иначе. В побежденных странах, где социальная структура сгорела в огне войны, скрытая тенденция к социалистической реконструкции доказала свое существование, выступив на поверхность и в течение короткого периода снеся все на своем пути.
Еще более важно то, что нечто подобное случилось, хотя и в гораздо более скромных масштабах, в странах-победительницах. Во Франции буржуазная республика в том виде, в каком она функционировала до 1914 г., перестала существовать. В Англии Лейбористская партия, которая еще не была социалистической, но уже находилась под влиянием социалистического крыла, если на деле и не доросла до власти, то доросла до ее офисов. И а обеих странах отношение политиков к частнопредпринимательской системе незаметно претерпело фундаментальное изменение.
Учитывая существовавшую подспудно тенденцию к социализму, это легко понять. Хотя голоса тех, кто призывает к продолжению экономической политики, проводившейся в годы войны, не находят большого отклика и хотя в настоящее время общественное неприятие военного регулирования блокирует дальнейшее развитие в этом направлении, возврат к довоенной политике оказался невозможным даже там, где он предпринимался. Это было проверено потрясающим образом на английской политике золотого стандарта, которая в конце концов потерпела неудачу: в мире, который перестал быть миром свободного предпринимательства, золотой стандарт — это непослушное дитя, которое продолжает говорить неприятную правду, — не работает.
Мировой кризис и вторая мировая война явились дополнительными "акселераторами" и на этот раз оказали свое воздействие и на Соединенные Штаты. Они создали ситуацию, которую, как ощущали многие — верно или нет, — невозможно было исправить с помощью средств, рекомендовавшихся в эпоху свободного предпринимательства. Сам класс деловых людей, убоявшись тех "процессов приспособления", которые были бы вызваны применением этих мер, принял — временами, правда, не без ворчания — те инструменты регулирования, которые могли предотвратить повторение опыта 1929–1933 гг., а позднее и другие, которые способны были предотвратить послевоенный кризис типа 1921 года. Он многому научился (хотя еще большему не научился) в течение последней четверти столетия.
