Вольфганг смотрел куда-то перед собой; затем он снова поднял глаза и сказал:
— Виолете фон Праквиц было пятнадцать лет. Не думаю, чтобы она…
Сыщик окинул его своим ледяным взглядом.
— Господин Пагель, — сказал он, — везде, где совершалось предательство, в игре участвовала женщина, она вдохновляла или была орудием, часто слепым орудием. Всегда! Рассказывайте!
Тогда Пагель рассказал все, что ему было известно.
Толстяк шагал рядом с ним, он сопел, он откашливался, он презрительно оглядывал стены, он бешено рванул за шнур одной из занавесок, затем сплюнул и крикнул:
— Глупости, идиотство! Вздор! — Наконец он успокоился и сказал: Благодарю, господин Пагель, теперь начинает проясняться.
— Найдем мы фройляйн Виолету? — спросил Пагель. — Лейтенант…
— Слепой вы! — сказал толстяк. — Слепым пришли в этот мир слепых. Вам мерещится лейтенант. Ну, господин Пагель, — зашептал он, — через час вы сможете сказать лейтенанту: "Доброе утро!" Боюсь, это доставит вам мало удовольствия.
В зале стало тихо, мерцали лампы. С толстого белого лица смотрели на Пагеля широко открытые глаза. Ему показалось, что лицо это кивает, кивает ему, точно сквозь туман, это злое лицо, которому знакома вся подлость, вся обнаженная жестокость, все грехи человеческого сердца. Пагель смотрел, смотрел в это лицо. "Я тоже был на этом пути", — сказал он. Сказал ли он это?
Вдруг он снова услышал вой ветра за окном, громко залаяла собака, за ней другая. Толстяк схватил его за плечо:
— Идем, молодой человек, медлить больше нельзя.
Они пошли в лес…
Ветер бушевал, в невидимых кронах шумело, с треском отломился и упал сверху сук, казалось, кричали чьи-то голоса, моросил мелкий Дождь — люди шли молча. Собака слегка повизгивала и рвалась вперед, натягивая поводок; разговаривая с ней, тихонько ее подбадривая, шел за ней проводник. За ними следовали Пагель и полицейский, затем доктор со Штудманом, затем два жандарма… Лесничего не было, лесничего нельзя было найти, лесничий, по-видимому, был где-то в лесу.
— Он от меня не уйдет! — сказал толстяк тоном, от которого Пагелю стало не по себе.
Он пошел рядом с молодым человеком, не говоря ни слова. Один раз блеснул свет его карманного фонарика, он остановился, сказал равнодушно:
— Не наступите, — и дал другим пройти. — Смотрите-ка, — обратился он к Пагелю и показал на что-то, чего Пагель не мог рассмотреть. — Смотрите, он обо всем подумал. Отсюда она шла уже в башмаках. Пальто или что-то в этом роде он тоже, видно, захватил с собой.
— Кто обо всем подумал? — спросил Пагель устало. Он спросил машинально, это не интересовало его, он был невыносимо утомлен, голова болела все сильней. Надо будет спросить у врача, что с ним, собственно, такое.
— Разве вы еще не знаете? — спросил сыщик. — Вы же мне сами сказали.
— Ничего я не знаю, если только это не лейтенант, — сказал Пагель с досадой. — И сегодня ночью я ничего не соображу, если вы мне не скажете.
— Голубая кровь вырождается, — загадочно ответил толстяк. — Ее снова тянет вниз. Но пойдемте скорее. Мои коллеги достаточно опередили нас, чтобы честь находки досталась им…
— Разве вы знаете, что именно мы найдем? — спросила Пагель тем же устало-недовольным тоном.
— Что мы сейчас найдем, да, знаю. Но что мы затем найдем, нет, этого я не знаю, этого я не могу даже представить себе.
Они молча зашагали дальше. Они шли все быстрее, шедшие впереди, казалось, также ускорили шаг. Они пришли на две минуты позже, остальные уже стояли вокруг него.
Люди шепотом переговаривались, а вверху гудел ветер. Но в Черном логе было тихо. Круг людей, подавался то в ту, то в другую сторону — белый сноп лучей, отбрасываемый карманным фонариком врача, с невыносимой яркостью освещал то, что некогда было лицом.
— Сам себе вырыл могилу, совсем с ума сошел.
Но где фройляйн?
Шепот. Тишина.
Да, никаких сомнений, это лейтенант, о котором Пагель столько слышал, с которым ему так хотелось встретиться. Вот он лежит, тихая, загадочная фигура, а говоря грубо: грязная куча лохмотьев, трудно поверить, что вокруг этого человека некогда кипели любовь и ненависть. С необъяснимым чувством холода, почти брезгливости смотрел Пагель вниз, на это нечто, не испытывая никакого волнения.
"Столько потрясений — и стоил ли ты этого?" — хотелось ему сказать.
Врач поднялся.
— Несомненно самоубийство, — заявил он.
— Знает ли кто-нибудь из жителей Нейлоэ этого человека? — спросил один из жандармов.
Пагель и Штудман переглянулись через весь круг.
— Никогда не видел, — ответил Штудман.
— Нет, — сказал Пагель и оглянулся на толстого сыщика. Но, как он и ожидал, того нигде не было.
— Ведь это то самое место?
— Да, — сказал Пагель. — Сегодня, нет, вчера вечером, мне пришлось подписать протокол. Это место, где комиссия Антанты конфисковала склад оружия.
— Труп, значит, не опознан, — произнес чей-то голос сзади, как бы подводя итог.
— Но несомненное самоубийство! — поспешно воскликнул доктор, словно исправляя чью-то ошибку.
Наступила продолжительная тишина. Лица людей в свете фонаря казались угрюмыми, в их позе была нерешительность…
— А где револьвер? — спросил наконец, проводник собаки.
Некоторое движение.
— Нет, здесь его нет. Мы уже все обыскали. Далеко он не мог упасть.
Опять долгая угрюмая тишина. "Точно собрание призраков, — подумал Пагель с невыносимо тяжелым чувством, пытаясь придвинуться поближе к собаке, чтобы погладить ее красивую голову. — А о девушке никто уже не думает?"
Но кто-то все же спросил:
— А где же фройляйн?
Снова тишина, но уже более живая, полная раздумья.
Тогда один из жандармов сказал:
— Может быть, сначала застрелился он, а фройляйн взяла револьвер, она хотела сделать то же самое, но не могла и побежала с револьвером дальше… Это же ясно как день.
Снова раздумье.
— Да, может быть, ты и прав, — заметил другой. — Тогда надо поторопиться и продолжать поиски.
— Этак мы всю ночь проплутаем, не повезло нам в Нейлоэ.
— В путь! Не мешкать.
Чья-то рука тяжело легла сзади на плечо Пагеля, чей-то голос прошептал ему на ухо:
— Не поворачивайте головы, меня здесь нет. Спросите у врача, давно ли наступила смерть?
— Минуточку, прошу вас! — крикнул Пагель уже трогавшимся в путь жандармам. Его голос прозвучал так, что все тотчас же остановились. — Не можете ли вы нам сказать, доктор, как давно умер этот человек?
Доктор, неуклюжий, приземистый сельский врач, с жидкой черной бородкой, растущей прямо из шеи, нерешительно посмотрел на труп, затем на Вольфганга Пагеля. Его лицо немного посветлело, он медленно сказал:
— У меня в этих вопросах нет такого опыта, как у полицейских врачей. Могу ли я спросить, почему вы задали этот вопрос?
— Потому что еще в половине первого я видел фройляйн Праквиц, она спала в своей постели.
Доктор посмотрел на часы.
— Половина четвертого, — сказал он быстро. — В половине первого этот человек уже несколько часов как был мертв.
— Значит, кто-то другой привел сюда фройляйн фон Праквиц, — заключил Пагель.
Рука, тяжелая рука, которая все это время лежала на нем грузом, соскользнула с плеча, тихий шорох за спиной сказал ему, что толстяк удалился.
— Никуда твое объяснение не годится, Альберт! — с досадой крикнул один из жандармов.
— Как же так? Почему нет? — защищался другой. — Ведь она и сама могла сюда прибежать, найти труп. Берет револьвер, бежит с ним дальше…
— Чепуха, — решительно отрубил проводник собаки. — Мы же все время видели два следа, мужской и женский — ослеп ты, что ли? Темное это дело, не нашего ума, надо известить уголовную полицию.
— Тут перед нами самоубийство, — возразил доктор.
— Наше дело разыскать фройляйн, — напомнил Пагель. — И как можно скорее!
— Молодой человек, — сказал проводник собаки. — Вы что-то знаете или о чем-то догадываетесь, раз вы задали вопрос врачу. Скажите же нам ваше мнение. Мы блуждаем в потемках…
Все глаза были устремлены на Пагеля. Он взглянул вниз на мертвеца, он думал о той беседе с Виолетой, в парке, когда она его поцеловала, и как она потом преследовала его. Теперь он рад бы ощутить на своем плече сильную руку, услышать голос, нашептывающий ему на ухо, — но в минуту решения мы одиноки, мы должны быть одиноки.
"Ничего я не знаю", — думал он с отчаянием. Он как будто все еще прислушивался к словам жандарма. Затем снова услышал жесткий голос, злой и печальный: "Голубую кровь тянет вниз…" Он взглянул на мертвеца, взглянул на лица мужчин. Он сказал:
— Я ничего не знаю… Но, пожалуй, кое о чем догадываюсь… Сегодня утром господин ротмистр фон Праквиц уволил лакея после жестокой ссоры. Горничная вечером рассказала мне, что речь шла о каком-то письме, написанном фройляйн Виолетой… Фройляйн очень молода, а лакей, по всему судя, очень дурной человек. Можно бы думать… — Он вопросительно взглянул на окружающие его лица.
