Звонок прозвонил в третий раз.
Фрау Эва наверху кричала что-то непонятное.
Пробегая мимо, Пагель увидел в сенях толстую дубовую палку, которую ротмистр имел обыкновение брать с собой, отправляясь в лес. Он схватил ее, взмахнул ею, чуть не разбил висячую лампу и с дубинкой в руках, готовый к бою, открыл дверь как раз в ту минуту, когда звонок прозвенел в четвертый раз.
За дверью стоял господин фон Штудман, красный и сердитый, с тяжелым чемоданом в руке.
— Вы, господин фон Штудман! — воскликнул ошеломленный Пагель. Ему стало стыдно, и он выпустил из рук свое смехотворное оружие.
— Да, я! — сказал Штудман мало свойственным ему раздраженным тоном. Не понимаю, что сегодня творится в Нейлоэ! Я думал, — продолжал он обиженно, — что меня будут ждать бог весть с каким нетерпением, ведь я привез немалую сумму денег, — и что же? На вокзале я не застал экипажа, в конторе темно и заперто, в замке нет света, там какая-то кутерьма, будто идет пир горой, однако никто не открывает… А здесь я десять минут стою под дождем и звоню.
В голосе Штудмана — горький упрек, словно ему только сейчас, после этого перечня, стало ясно, какой крестный путь он проделал по вине других.
— Послушайте, Штудман, — быстро прошептал Пагель, втаскивая изумленного друга в коридор и тщательно запирая за ним дверь. — Здесь или скорее, в Остаде, по-видимому, произошло несчастье. Фройляйн Виолета вернулась из Остаде тяжелобольная, а ротмистр — пьяный в дым! Подробностей я не знаю. Главное, фрау Эва сама не своя, она, как видно, страшится еще нового несчастья, понятия не имею какого… Я с ними один-одинешенек. Да, забыл, здесь была контрольная комиссия, она увезла из лесу склад оружия. Вы о нем знали?
— Я? — с возмущением воскликнул Штудман и тяжело опустил на землю свой чемодан. — Я знал?..
— Да, — крикнул Пагель наверх фрау Эве, — все в полном порядке. Здесь господин фон Штудман. Можно ему подняться к вам?
— Господин фон Штудман! — воскликнула фрау Эва. — Да, конечно. Сейчас же, немедленно! Слава богу, господин фон Штудман, что вы здесь, мне так нужна помощь… Я не могу уйти отсюда.
Пагель тихонько вернулся в комнату, к ротмистру. Его хозяин как будто спал, на этот раз его не вырвало после веронала. Две таблетки. Но верить ему нельзя. Он лежал с закрытыми глазами, спокойно дыша, но и не спящий может лежать с закрытыми глазами, спокойно дыша. У Пагеля было впечатление, что не все благополучно. Ему казалось также, что ротмистр за время его отсутствия поднимался с постели. Доказательства не было, но такое у него впечатление. Он нашел также, что у ротмистра злое, ожесточенное выражение лица, и решил быть начеку. По-видимому, наставления старшего надзирателя Марофке не пропали даром…
Тем временем Пагель прислушивался к голосам из комнаты Виолеты. Слов он не мог расслышать, но голоса различал хорошо, ведь и здесь и там двери в коридор были полуоткрыты. Можно было разобрать, что голос Штудмана звучал несколько обиженно, и ничего удивительного тут не было. Он мчался сломя голову и не жалел трудов, он из кожи лез вон и своего добился, он привез кучу денег — столь желанных, столь необходимых денег, но на станцию не выслали лошадей, никто его не встретил, деньгами никто не интересуется, все, что он сделал, ни к чему! Мы тем временем заболели, мы заняты другим — несчастьем, уже случившимся и ожидаемым, — более важными делами…
Бедный Штудман! Пагель ясно видит, как он стоит у неосвещенной конторы, с увесистым саквояжем, который он ни на минуту не выпускает из рук. Это добрая нянька, переживающая вечное разочарование всех нянек: она достала столь желанную игрушку, а ребенок на нее и не смотрит, он давно уже занят чем-то другим!
Пагель, у которого слипаются глаза, — ведь он с половины пятого на ногах, — постигает в этот тихий ночной час, почему любезный, дельный, отзывчивый Штудман остался пожилым, одиноким как перст, бездомным холостяком. Люди не любят своих спасителей — когда опасность миновала, они тяготятся их превосходством.
Голоса наверху продолжают звучать, то повышаясь, то понижаясь. Пагель смотрит на свои ручные часы, уже почти половина первого. "Собственно, я не прочь, бы лечь в постель, — думает он в полусне. — Хочется спать, ротмистр последние четверть часа не шевелится, он тоже спит. Но я не могу покинуть женщин, Штудман пробудет там недолго, голос фрау фон Праквиц звучит все более раздраженно. Ах, чашечку бы кофе, хорошего, густого, черного, крепкого кофе!"
И ему мерещится, что он сходит вниз, в кухню… Там у них кипятильник, он заметил его сегодня утром, это дело двух минут. Он намелет себе хорошую порцию кофе, всыплет в чашку, зальет кипятком, даст ему три минуты настояться и, сбрызнув холодной водой, выпьет эту штуку, с пылу горячую, вместе с гущей. "Ах, я сразу повеселею, как рыба в воде!"
Но ему нельзя отлучиться, он не может выпить чашку бодрящего кофе, такого, какой иногда варила Петер, прежде чем он отправлялся играть; надо ведь сидеть здесь, у пьяного ротмистра, который наверняка не спит. Почему он держит руки под одеялом? В том полузабытье, в каком теперь находится Вольфганг, он даже допускает, что ротмистр запасся ножом, когда вставал с постели. Но действительно ли он вставал с постели?..
Засыпающий мозг Вольфганга решительно отказывается уделить какое бы то ни было внимание этому вопросу. Зато чашка кофе снова всплывает в воображении молодого человека, он буквально видит ее перед собой, она дымится, и на ее тусклой коричнево-серебристой поверхности видна тонкая пленка разбухшего в кипятке кофе.
Ах, незаменимая это штука в минуту усталости! И Вольфганг Пагель вдруг с глубоким чувством облегчения вспоминает, что ему даже не придется спускать вниз и кипятить кофе, Лотта еще придет сюда. Шофер тоже придет, но прежде явится Лотта, которая сварит ему кофе. Куда она девалась? Ведь скоро половина первого… Все равно она сварит ему кофе…
Тут Пагель сразу очнулся от своей дремоты. Не шорох ли одеяла разбудил его, хотя ротмистр лежит сейчас тихо — не показалось ли ему, что босая нога коснулась пола?..
Нет, ротмистр лежит совершенно спокойно. Замолкли голоса наверху. Да, правильно, что же это сказал Штудман? В замке темно, но какая-то кутерьма, и никто не открывает… Прежде он пропустил эти слова мимо ушей, но они застряли у него в мозгу и теперь пробудили его от дремоты. Лотты все еще нет, а в замке темно и кутерьма…
Пустяки, на старика Элиаса можно положиться — человек надежный, а мыши всегда пируют, когда кошка уходит из дома. Все-таки надо будет порасспросить Штудмана! У Пагеля осталось неприятное чувство; случай с Марофке сделал его более осторожным, он уже не бродит по земле с прежней беспечностью, он чувствует свою ответственность. Ответственность за что? Ответственность за то, что он делает! Перед самим собой! Нет, он не забудет расспросить Штудмана.
Через три минуты пришел и Штудман. Теперь — без двадцати час — Штудман показался в дверях и говорит коротко:
— Выпустите, меня, Пагель. Дайте мне ключ от конторы. Вы еще, должно быть, останетесь здесь?
Пагель, покосившись на своего пациента, спрашивает шепотом:
— Как вам кажется, спит ротмистр? Крепко спит?
Штудман бросает короткий, очень неприязненный взгляд на ротмистра и сердито замечает:
— Конечно спит. А что?
— Сдается мне, что он только прикидывается спящим, — шепчет Пагель.
Штудман окидывает Пагеля недоуменным взглядом.
— Послушайте, Пагель, сговорились вы с фрау Эвой, что ли? Не понимаю!
— То есть как это — сговорились?
— Да ведь фрау фон Праквиц по крайней мере раз десять спросила меня, уверен ли я, что фройляйн Вайо действительно спит? Ей все мерещится, будто девушка давно уже проснулась и только прикидывается… Точь-в-точь как вы сейчас…
Оба с минуту пристально смотрят друг на друга.
— Ну, пойдемте вниз, Штудман, — говорит Пагель, неожиданно улыбнувшись своей доброй, приветливой улыбкой. — Вы переутомлены, и я представляю себе, что вас плохо отблагодарили за ваш тяжелый труд.
Лицо Штудмана словно застыло, но именно поэтому Пагель продевает свою руку под руку Штудмана.
— Идемте, Штудман, я вас выпущу. Вам действительно надо в постель.
Он медленно идет с ним вниз по лестнице.
— Уверяю вас, это чистая случайность, что фрау Эва и я предложили вам один и тот же вопрос. Честное слово, Штудман… Тут в доме какая-то странная атмосфера: дочь немного больна, да ведь дочери обычно болеют; а отец пропустил лишний глоток, ну, отцы тоже иногда имеют такое обыкновение. Таким образом, ничего необычайного, но атмосфера такая, как будто на дом напали все духи мрака…
— Вы что-нибудь понимаете, Пагель? — с внезапным оживлением восклицает Штудман. Он стоит против Пагеля, он уже не сердится, но он растерян. — Мне обрадовались как спасителю, но до того, что я сделал (а уж как это было трудно!), никому дела нет. Я спрашиваю, что случилось, узнаю обо всем и не вижу в этом ничего страшного. Я говорю несколько успокоительных слов и встречаю холодный отпор. Ничего не понимаю… А вы? Вы что-нибудь знаете?
