20—21 мая под Бауценом Наполеон вновь встретился на поле битвы с армией Витгенштейна. У него было в строю сто пятьдесят тысяч против ста восьмидесяти тысяч в русско-прусской армии. Под командованием Витгенштейна состояли способные военачальники: Барклай де Толли, Милорадович, Блюхер, Йорк, Клейст. Сражение под Бауценом еще раз показало, как велика роль полководца. При всей стойкости русских и прусских солдат, дравшихся в 1813 году совсем иначе, чем в 1805 году, превосходство полководческого дарования Наполеона над Витгенштейном было неоспоримым. Битва закончилась поражением и отступлением союзников. Французские войска вступили в Бреславль. Союзники были вынуждены предложить перемирие. Армия Наполеона также нуждалась в отдыхе, и он охотно пошел на прекращение огня.
Витгенштейн после Люцена и Бауцена стал тяготиться высоким званием главнокомандующего союзными армиями; мысль о новой встрече на поле брани с грозным противником бросала его в дрожь. Он попросил освободить его от высокой должности. Его просьба была удовлетворена без возражений. Позже Витгенштейну было пожаловано звание генерал-фельдмаршала, но лучше воевать он не стал.
Главнокомандующим союзными армиями был назначен австрийский фельдмаршал князь Карл-Филипп Шварценберг. Он принадлежал к родовитой аристократии и с молодых лет занимал высокие командные должности. Но был ли он способен скрестить с успехом оружие в поединке с Наполеоном?
18 июля истек срок перемирия. Время работало против Наполеона. К антифранцузской коалиции присоединилась Австрия, в борьбу вступали шведские вооруженные силы. Обе стороны готовились к решающему сражению. Оно произошло 14–15 августа (вдень рождения Наполеона) под Дрезденом. Шварценберг располагал численным перевесом; у него были большие резервы. Но он проявил нерешительность, не сумел предугадать действий противника и позволил Наполеону полностью овладеть инициативой. Двухдневное сражение под Дрезденом завершилось жестоким поражением союзных войск. Наибольшие потери понесла австрийская армия.
Справедливости ради надо сказать, что Витгенштейн и Шварценберг испытывали не только трудности психологического порядка, сражаясь с таким противником, как Наполеон, но и иные. Со времени разгрома наполеоновской армии в России и перенесения военных действий в Центральную Европу в ставку главнокомандующего в ожидании золотых лучей победной славы зачастили августейшие персоны. Александр I, великий князь Константин, Фридрих-Вильгельм III, Франц I вспомнили про свой воинский долг: ведь все они были военные и без их советов, без их указаний вряд ли удастся обеспечить путь к победе. Вместе с монархами в главную ставку прибыли их адъютанты, генералы, великосветская дворцовая челядь. Походная простота кутузовской ставки была забыта. Главная ставка союзников лета 1813 года напоминала скорее придворный салон, где хлынувшие из всех европейских столиц штабные охотники за орденами и чинами соперничали в искусстве лести и искусстве интриг.
Наполеон, конечно, знал о том, что происходило в стане противника, и это лишь усиливало его презрение к врагу. Александра, Фридриха-Вильгельма, Витгенштейна, Шварценберга он не считал — ив этом он был, разумеется, прав — достойными противниками. Он привносил в свои оценки, в свои политические решения личные мотивы. Странным образом, при своем огромном жизненном опыте, он сохранял до последней минуты труднообъяснимые иллюзии в отношении Австрии. Он считал невозможным, чтобы его тесть, его союзник, отец его жены — император Франц повернул против него оружие; в своих расчетах он продолжал числить Австрию союзницей Франции. Когда казавшееся ему немыслимым совершилось — в Рейхенбахе всех обманывавший Меттерних хладнокровно подписал договор о вступлении Австрии в антифранцузскую коалицию, — ярость Наполеона против «вероломных обманщиков» была беспредельна. Ему не терпелось как можно скорее проучить кичащихся тысячелетним троном лжецов, клятвопреступников из Шёнбруннского дворца. Но в политике, как и в военном деле, чувства личной обиды — плохой советчик! Наполеон как полководец сам знал, насколько важно трезво оценить силы противника, как опасно преуменьшать его возможности, не принимать в расчет его резервы.
Величайшим стратегическим просчетом Наполеона, просчетом, имевшим катастрофические последствия для империи, для его судьбы, была недооценка им в 1812 году сил русской армии, русского народа, недооценка силы России.
В кампании 1813 года он расплачивался за этот главный стратегический просчет 1812 года; все происходящее в 1813-м было лишь следствием предыдущей главной ошибки.
Но в трагическом ослеплении Наполеон и в 1813 году продолжал совершать те же ошибки: он снова недооценивал противостоящие ему силы. После Люцена, Бауцена, Дрездена, после трех побед, одержанных подряд, он вновь уверовал в свою счастливую звезду, в свое военное превосходство. Математик, он непостижимым образом разучился правильно считать: в его расчетах силы противника были явно приуменьшены. Он неверно оценивал и боевые качества армий, с которыми ему приходилось сражаться. Конечно, Витгенштейн или Шварценберг как полководцы немногого стоили. Он не хотел задумываться над тем, что последствия, военный эффект Бауцена или Дрездена были совсем иными, чем Аустерлица или Иены. Тогда, в 1805–1806 годах, победа в генеральном сражении сокрушала армию противника, она предрешала исход кампании. Теперь, в 1813 году, проигранное сражение лишь ожесточало противника, армии отступали в полном порядке, чтобы через короткое время снова ввязаться в бой. Армии, регулярные войска, сражавшиеся с Наполеоном, стали иными. Они не только обрели боевой опыт и научились побеждать, гнать и уничтожать французские полки, как это было в 1812 году, они и в моральном отношении превосходили солдат наполеоновской армии, ибо они дрались за независимость своей родины, против завоевателей. Наполеон не видел, не хотел видеть эти очевидные каждому изменения.
Он никогда не говорил о страшном 12-м годе; он его хотел вычеркнуть из памяти; всякое напоминание о нем приводило его в бешенство; его не было, ничего не было; началась иная кампания — кампания 13-го года, и только о ней должна идти речь. Но то было суеверное, почти дикарское самоослепление: ведь освободительная война 1813 года была продолжением и следствием Отечественной войны 1812 года. Разгром наполеоновской армии в России привел к восстанию европейских народов против наполеоновской тирании. Россия и в 1813 году продолжала играть ту же ведущую роль; не случайно Пушкин, первый русский историк того времени, считал вершиной русской славы не 1812 й, не 1814-й, а именно 1813 год[1190].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
