— Император поделился с нами своим видением Галактики, которую предстоит унаследовать человечеству, но для такого воплощения эта мечта требовала вооружений, ресурсов, танков, боеприпасов и всего, что мог ему дать Марс. В свою очередь, Император обещал хранить Марс и уважать его главенство над мирами-кузницами. Он даже предоставил нам эксклюзивное право пользоваться услугами шести великих Домов Навигаторов, что позволило нам вновь иметь собственный флот. Затем последовала эра беспрецедентного сотрудничества с Террой. Поэтому, когда Император начал свой Великий крестовый поход, некоторые техножрецы соотнесли прибытие Императора с исполнением древнего пророчества о сошествии Бога-Машины.
— Да святится имя Омниссии, — прошептал Равашоль.
— Воистину, — кивнул техножрец. — Ты веруешь, как и я. Но многие не верят. Они усомнились в нашей вере и стали утверждать, будто наши взгляды богохульны, а Бог-Машина и доселе спит в глубинах Марса.
— Лабиринт Ночи… — вспомнил Равашоль.
— Да, Лабиринт Ночи, где как будто пребывает Бог-Машина, оттуда он навевает серебряные мечты, сочащиеся сквозь красный песок Марса. Раскол внутри нашего культа ширится, адепт Равашоль, и, боюсь, твое открытие повлечет за собой еще большее углубление пропасти между сторонниками Императора и избравшими путь, о котором идут тревожные слухи: говорят, Воитель воззвал к старшим адептам, пообещал им доступ к утраченным СШК и разрешение исследовать темные технологии.
— Ну а что же мне теперь делать? — взмолился Равашоль. — Эти надменные замыслы не по мне!
Жрец положил холодную металлическую руку на плечо Равашоля и проговорил:
— Если твоя верность Императору крепка, тогда ты должен найти какого-нибудь старшего адепта, разделяющего твои взгляды касательно опасности проекта «Каба». Можешь настаивать на древнем праве священного убежища в его храме. Пока ты будешь оставаться под его покровительством, никто не посмеет преступить порог храма и нанести тебе вред. Ты знаешь такого адепта?
— Да, — кивнул Равашоль. — Это мой бывший мастер, Урци Злобный.
— Значит, отправляйся к нему, адепт, — попрощался жрец. — И да пребудет с тобой Омниссия.
Покинув храм, Равашоль ощутил странную легкость. Жрец предложил ему отдохнуть, но Паллант решил не мешкать. Хотя от питательной массы и воды не отказался, равно как и от предоставленного ему колесного скифа, с помощью которого он хотел как можно быстрее добраться до храма-кузницы Урци Злобного, что располагался в трехстах девяти километрах на восток от Базилики.
Боевые сервиторы сидели неподвижно на корме скифа, пока Равашоль со знанием дела вел его сквозь пеструю толпу, мимо еще более странных транспортных средств, заполонивших металлические дороги Марса. Адепту легко удавалось избегать столкновений, ведь скиф непрерывно посылал впереди себя электронную дугу, регистрирующую все на своем пути, и ненавязчиво отводил встречных путников и транспорт со своего курса. Благодаря этому Равашоль уверенно продвигался вперед.
Оставшаяся позади Базилика постепенно тонула за линией горизонта, в то время как Равашоль приближался к владениям адепта Злобного, чьи кузницы ковали оружие и броню для Астартес. День и ночь напролет там изготовлялись силовые доспехи «Марк IV», предназначавшиеся космодесантникам, и болтеры, с помощью которых вояки зачищали целые звездные системы от врагов человечества.
Чем дальше, тем темнее становилось небо. Откуда-то набежали грязные кляксы дымных туч, а обступившие дорогу здания с покрытыми сажей черными стенами мрачно и угрожающе нависали над Равашолем. Рядом громыхали огромные рудовозы, и пространство полнилось ритмом могучих кузниц, эхо разносило гулкий промышленный набат войны.
На шпилях высоких башен танцевали молнии, наполняя желто-красное небо ползучим страхом и ощущением близящейся бури.
На этой планете дождей никогда не бывало, но Равашоль знал, что вскоре здесь разразится такой шторм, который смоет все различия между враждующими лагерями потоком крови.
Равашоль прекрасно понимал, что вся его жизнь теперь подчинена единственной цели, а выбора у него по-настоящему никогда и не было.
Он оказался одиноким солдатом Императора, исполнявшим долг, что для него было единственно верным в данной ситуации.
Базилика Благословенного Алгоритма никогда не закрывала своих дверей и не отказывала в помощи, даруемой жрецами Машины. Говоривший с Равашолем служитель Базилики стоял на коленях перед терминалом, полностью отдавшись блаженному ритму планеты. Его переполняли утонченные мелодии приборов, говоривших друг с другом из противоположных полушарий Марса.
Визит молодого адепта обеспокоил жреца сильнее, чем следовало бы, и стал очередным примером того, как низко пал Механикум со времен славного пришествия Императора. Сразу же после отбытия Равашоля жрец подключился к храму и провел эти моменты единения в священном сопричастии с машиной Марса.
Первым, что указало на дурной ход событий, стало постепенное затихание звуков, будто бы один за другим умолкали все аппараты планеты. Озадаченный, священнослужитель запустил самодиагностику и, к своему ужасу, обнаружил, что отключилось уже несколько его основных интерфейсов.
Сияние сенсорной сферы стало интенсивнее, и он окинул взглядом свое окружение на все триста шестьдесят градусов.
Позади обнаружилась фигура, облаченная в облегающий комбинезон темно-красного цвета. И хотя прошло уже достаточно много времени с тех пор, как священник расстался с большей частью своей плоти на хирургическом столе, он помнил достаточно, чтобы понять, что перед ним представительница женского пола. На ее стройных бедрах висело два пистолета, но в ужас священника привели не они, а пучок проводов в одной ее руке и набор изысканных инструментов в другой.
Служитель храма опустил взгляд и заметил широкий квадратный вырез на своей мантии, из которого выглядывали аккуратно откушенные края контактов.
— Кто вы? — спросил он, с облегчением заметив, что его вокскодер до сих пор функционирует.
— Меня зовут Ремиара, — ответила женщина. — Где адепт Равашоль?
— Кто? — переспросил священник, прекрасно понимая всю тщетность отпирательств. Адептам Марса имя Ремиары было известно лучше некуда, а значит, близится ужасный и абсолютно необратимый миг.
Ассасин улыбнулась, заметив, какое впечатление произвело ее имя, и склонила голову. Постучав пальцем по гипертрофированной половине черепа с многочисленными имплантированными сенсорами, привитыми к ее маске, она заявила:
— Я проследовала сюда по информационному следу, так что не злите меня, говоря, будто вы впервые слышите об этом адепте. Где он сейчас?
Жрец взглянул на вход в комнату, моля Омниссию о том, чтобы хоть кому-нибудь из братьев-техножрецов пришло в голову заглянуть в исповедальню или внять его молчаливому зову о помощи, который он и сейчас передавал в эфир.
Киллер бросила на пол выдранные из жреца детали и помотала головой. Затем погрозила ему пальцем, словно непослушному ребенку, и опустилась перед ним на колени.
— Здесь ну уж очень сокровенная ризница, — проговорила она, поднимая свои изысканные инструменты. — А ваше исповедальное поле позаботится о том, чтобы нас никто не беспокоил.
— Зачем вы все это делаете? — спросил жрец. — Хотя бы это скажите мне!
— Ты перешел дорогу одному из моих заказчиков.
— Что? Как? Я никому не причинил вреда. Я просто молюсь Богу-Машине!
— Нет, — возразила Ремиара. — Грядет время, в котором нейтралитет невозможен. Заметил ты это или нет, но ты только что выбрал одну из сторон.
Жрец попытался сопротивляться, когда Ремиара проникла в его оскверненное тело, но лишь обнаружил, что моторные функции ему уже неподвластны.
— Что ты со мной сделала? — закричал он, ужаснувшись тому, что ассасин смогла вторгнуться в его тело и прервать связь с Богом-Машиной. — Если ты проследила за Равашолем аж досюда, то легко найдешь его и без моей помощи! Прошу тебя!
— Ты прав, — согласилась женщина, и уголки ее губ дрогнули в слабой улыбке.
— Тогда зачем?
— А мне по душе твои страдания, — ответила Ремиара.
Храм-кузница Урци Злобного едва угадывался в темноте, похожий на мрачный вулкан с черными, поблескивающими красно-оранжевыми огнями склонами. Вокруг него сплелась паутина из мерцающих каналов с рудой, массивных акведуков, изолированных трубопроводов и глубоких рвов. Из-за жгучего жара воздух был тяжелым и затхлым, с горьковатым привкусом оксидов металлов, оседавших в горле Равашоля.
Оглушающий гром бил в уши, а из каждого строения, мелькавшего в дыме охладительных башен, доносился бой тысяч молотов и гул голосов миллионов рабочих. Равашоль и в самом деле гордился размахом индустриализации здешних мест, но все равно под этим темным, давящим небом чувствовал себя уязвимым.
