«за первой партией идет... вторая», основывалась не только на страстном желании иметь в России русское национальное правительство, но и на кое-каких объективных обстоятельствах, как внутренних (экономическая разруха и возрастающее недовольство населения), так и на внешних — московские газеты постоянно публиковали сообщения о приготовлениях в стане эмиграции к новому походу. В связи с последним представляет интерес мнение такой осведомленной газеты, как еврейская «Народная мысль». 16 января 1925 года она поместила статью под названием «Европа и Москва», в которой сообщалось: «С момента появления у власти консервативного кабинета политика Англии в отношении СССР резко изменилась. В этом отношении немалую роль сыграл ревельский путч [восстание коммунистов, которое было подавлено властью. —
В. Л.], который в Лондоне называют величайшей глупостью Москвы. Чемберлен сумел как нельзя лучше ее использовать. Ему удалось убедить Эррио в несостоятельности его дружелюбной политики к СССР [Эррио вынужден был пойти на уступки консервативным силам, поскольку в самой Франции зрело мощное сопротивление его политике. —
В. Л.]. Врангелевский флот, благодаря его воздействию [прежде всего, в силу активного сопротивления самих врангелевцев. —
В. Л.], не был передан красному адмиралу Беренсу [ранее Эррио принял решение о передаче врангелевского флота Советам. —
В. Л.], в займе тоже было отказано.
В Англии и во Франции снова серьезно помышляют о том, что наступило время для военной интервенции в Россию под руководством великого князя Николая Николаевича и генерала Врангеля, так как тяжелый внутренний кризис в стране должен быть использован для ликвидации большевизма.
Немалую роль в этом плане играет сербский король Александр... Центр этих сил — Белград...»
Но затем газета перешла к обсуждению сложностей, которые могут помешать осуществлению этого предприятия. «Не говоря уже о финансировании этого проекта, — подчеркивалось в статье, — которое может исходить только из Америки, центр тяжести лежит в украинском вопросе. Пока не получит разрешения вопрос о создании независимой Украины и о полных гарантиях того, что судьба России будет разрешена Учредительным собранием... — успех интервенции сомнителен...» Вот так-то. Оказывается, решение «русского вопроса» на основах «демократии» давно предусматривало расчленение России. Но это еще не все «сложности», ибо: «Согласится ли на это Польша? Захочет ли Румыния пересмотреть бессарабский вопрос? Действительно ли популярно имя Николая Николаевича в России?..» В заключение газета сообщила еще об одной «сложности» в осуществлении проекта: предполагаемое вовлечение в этот план Германии нереально, поскольку балтийские государства — область ее национальных интересов и она не допустит лишения их суверенитета. Таким образом, при удачном разрешении всех сложностей и успехе интервенции Россия оказалась бы в усеченных границах, фактически разделенной на несколько государств. Могли ли с этим согласиться патриотические круги России?
Что же касается «русской демократии», то она ограничивалась разработкой всевозможных проектов переустройства России. Так, тот же Д. С. Пасманик в газете «Последние новости» от 19 сентября 1924 года рассматривал принципы, на основе которых могла бы быть восстановлена демократическая Россия. Небезызвестная Е. Кускова, тщательно скрывавшая свои высокие масонские степени, многочисленные выступления сводила к следующему: «Там (в России) решается роковой спор, а мы — только помощники, мы только маленькие частицы огромного целого, которое там, в России...» (Дни. 19 сентября 1924 г.). И все эти рассуждения подкреплялись шумливым патетическим лицемерием недавних разрушителей России.
По-иному представляли свою роль нововременцы: «Русский народ — нищий, неорганизованный, безоружный и одинокий [вспомним булгаковское: «Дикий мы, темный, несчастный народ». — В. Л.]... Интернационал богат, организован, вооружен до зубов, сыт. С ним почти вся «демократическая» Европа...
Время красивых слов, призывов, убеждений — прошло. Нужно действие... Все надежды России устремлены сюда: она ждет героя, который... наперекор занесенному мечу сатаны ринется в бой...»
Но тут же раздавался вздох сомнения: «Все наши идеалы... надежды... все это без денег ничто — мертвая буква».
662
...Бобрищев погибнет... — Булгаков постоянно подчеркивал, что сменовеховцы, скатившиеся до унизительного услужения новым властям, плохо кончат. И оказался провидцем: большинство из них были репрессированы в тридцатые годы.
663
...«Странник играет под сурдинку»... — Имеется в виду роман К. Гамсуна «Странник играет под сурдинку».
664
Записи под диктовку есть... акт доверия... — Булгаков очень часто диктовал тексты своих сочинений близким ему людям. Чаще всего это были жены — Любовь Евгеньевна и Елена Сергеевна. Сохранились многие рукописи писателя («Мастер и Маргарита», «Жизнь господина де Мольера», «Адам и Ева» и другие), в которых значительная часть текста написана под диктовку Л. Е. Белозерской и Е. С. Булгаковой.
665
...убили еще одного селькора... Сигаева... это интродукция к совершенно невероятной опере... — В центральных газетах в то время появилось несколько сообщений об убийствах местными жителями селькоров. 23 декабря в «Известиях» была напечатана заметка о зверском убийстве в Армавирском округе недавнего красноармейца, селькора Николая Сигаева — кулаки «раскроили ему топором голову». Булгаков усмотрел в этих сообщениях подтверждение нарастающего недовольства советской властью — «интродукцию» к освободительному движению. Но «опера» получилась совершенно иная, под названием «Коллективизация». Режиссерами и постановщиками этой «невероятной оперы» оказались не те силы, на которые уповал Булгаков, а большевики.
666
...Френкель... Это рак в груди... — Любопытнейший комментарий к этому отрывку дневника писателя дал современный литературовед Михаил Золотоносов. Приведем его с некоторыми сокращениями: «Дневник Булгакова 1923–1925 годов показал: к «еврейской теме» писатель не был равнодушен. Нетрудно, например, из одной записи об издательстве Льва Давидовича Френкеля, размещавшемся в центре Москвы, вывести элементарный антисемитизм [...] Впрочем, говоря об отношении Булгакова к Френкелю, надо учесть два обстоятельства. Первое состоит в том, что ненависть к налаженному френкелевскому делу — это ненависть не просто к еврейскому делу, а к еврейскому буржуазному предприятию. Два чувства складываются, питая и усиливая друг друга. Отсюда и отношение «пролетария» Булгакова к «машинно налаженному делу» Френкеля, приносящему доход и сытую, обеспеченную жизнь, которой лишен писатель (можно даже предположить, что отношение Булгакова и к лозунгу «Все поделить!» не было столь уж простым и однозначным).
Второе обстоятельство объясняет индивидуальное отношение Булгакова как разновидность достаточно распространенной в 1920-е годы в русской культурной среде оценки всплеска еврейской политической, предпринимательской активности в Москве. При всей своей писательской самостоятельности и невключенности в какие-либо литературные объединения Булгаков не мог быть вовсе изолирован от антисемитских влияний среды» (Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 101). К этому довольно внимательному наблюдению хотелось бы заметить, что булгаковский реализм
