Роб передернулся, пристально всматриваясь в мерцающий полумрак между кленами, туда, где стояла карета, и мирно всхрапывали лошади. А действительно, если б что и случилось, животинушка первым подала знак, а так дремлет себе спокойно и ничего.
— Ты там не заблудился, Клоп?
— Иду!
Пр-ррх! — встрепенулась лошадка, кажись Аронда?
— Клопяра, ты часом не попутался? Убирайся прочь, скотина! — привстал с мешка сержант.
— Да то не я! Не я! — растеряно обозвался с темноты прохвост.
Достаточно, прицельно в борт кареты с той стороны смачно приложило. Над лагерем раздался коротким эхом полувскрик, и тут же его оборвало, зато завелись приглушенные ревы узников из кареты, прерываемые диким ржанием лошадей. Караульные дружно похватали оружие и приникли спинами к распаляющему костерку…
Эвелин с трудом удалось прикорнуть в уголке, когда приставания сокамерников угомонились, а тех, кто и не думал успокаиваться она пинками и затрещинами, отогнала в другой конец "коробки". Полухриплый голос, вещавший всю дорогу ее судьбу заткнулся лишь за поселком, в котором они остановились на короткий привал, и потом еще долго вставлял свои скупые и идиотские замечания. Как поняла Эвелин, их насчитывалось в железной "коробке" до тридцати человек. Среди них она была единственным арестантом женского пола. На всех остальных узниках Гранитки болтались оковы и кандалы, против такой перестраховки Эвелин не имела ничего против, будь ситуация несколько иной, ее давно изнасиловали сотню раз. Двоих из числа приговоренных на пожизненное она мельком знала и сей факт, сыграл с ней злую шутку, весть, что она в Мейдрине приторговывала своим телом, разнеслась в мгновение ока, и приставания и сальные шуточки не умолкали аж до очередной остановки под открытым небом…
— Подстилка сержантская! Ха, солдатня будет тебя трахать днем и ночью! На завтрак. Обед и ужин. Готовься, цыпа! — похабно разбудили ее из дремоты.
— А ничего… мы ее тоже щас!
— После нас не побрезгуют, те сморчки все перетравят!
— Держите ее в углу! Держите ту суку!
— А ну угомонились, живо! Ща подымит вой и что тогда? Все борзы, сбегутся, плетей захотели? — взревел в полуголос хриплый. И на этом от нее, наконец, отстали. Посягательства на ее тело прекратились.
Руки и ноги затекли, обшершавились от холода и мороза. Она не чувствовала плеч, а все тело не переставало ныть, сведенное судорогами. К третьему дню тягомотины она начала бредить Гранитной Балкой. Что угодно только бы побыстрее к теплу и подальше от вонючих придурков. Убийц и насильников.
Но холодные дни дороги не прекращались, и Эвелин потеряла надежду на спасение, потеряла счет времени, оторвалась от реальной действительности, затерявшись в мутных и безрадостных воспоминаниях. Память рисовала смутные картины встречи с Роджем, прозябание в тайнике и схватку с ищейками и ящером-духом с колдуном. Казематы градоначальника. Отбывание на север. Карусель бреда и призрачных видений, ничего хорошего, о чем можно, в конце концов, вспомнить и с радостью подумать. Глупая и никчемная жизнь, оборвавшаяся катастрофическим финалом. В Гранитке ее ждет, гибельное прозябание и из этого нет никакого спасения. Нет спасения…
Эта ночь показалась ей одной из тех, которые смешались в одну черную полоску, грязную и отвратительную, она полусознательно бредила, и когда смачный удар пришелся в бок железного передвижного карцера, вынырнула с нереальности с полувсхлипом и дико заморгала по сторонам.
— Полегче, бесьи души! Гляди куда падаешь! На пальцы, крысятник, наступил! Слезь с пальцев!
— А тебе что дурочка особое приглашение надо?! Убери свои ноги с моих плеч, а то прибью!
Кто-то сдавлено расхохотался.
— Я… я… я… — немощно тявкала она, только теперь сообразив, что приземлилась на чье-то тело.
— Я ж не нарочно, меня толкнули…
— Ща так толкну, ноги по-отлетают, сморчонок!
— А ну попробуй, голубчик, рискни!
— Не понял, сопляк, ты чего это крылья распустил? Да я тебя…
Га-аррр! Гар-рррр!
В решетку ворвались душераздирающие крики боли, помощи, истерики и паники. Кто-то неистово вопил, а кто-то захлебывался предсмертными криками… Было ясно одно — за стенками кареты творилось ужасное и смертельное.
Гробовая тишина заполнила вязкую темноту в железном квадрате. Арестанты даже не дышали, жадно вслушивались и, не моргая, пялились в решетчатое окно. Эвелин забилась, показалось ей укромный уголок, отдаленный от всего грешного и злого мира.
Вдалеке заржала лошадь. Затем другая… третья… хруст костей и треск разрываемого мяса, полурыки и урчание. В борт кареты снова лупануло и конструкция заходила ходуном на колесах. В слабом лунном свете мелькнула громоздкая тень и растворилась во мраке, кто-то из узников жалобно всхлипнул и… рядом с ногой Эвелин, растеклась горячая лужа. Остро запахло мочой. Никто не подумал возмутиться — сейчас явно было не до этого.
Почему до последнего не верилось, что кто-то мог отважиться напасть на вооруженный эскорт? Но даже если и нашлись смельчаки, то, что ожидало приговоренных к пожизненной?
Опять тень в решетчатом оконце…
Карета слегка качнулась, хотя и весила прилично. Крики агонии и вопли прекратились, неизвестные профессионально разделались с противником. Остался черед за ними?
Внезапно до слуха докатился далекий свист, затем крик, которого не разобрать, звон клинков. Снова свист. Перепуганные вскрики и…
Совсем рядом первобытное завывание и удар в торец кареты. Коробку перевернуло на дыбы, Эвелин покатилась, потом полетела в черную пропасть ругани и воплей, ахнула с маху на чье-то тощее тело, впечаталась в костлявую грудную клетку, приложилась пальцами и плечом об оковы и костяшками разнесла кому-то лицо, услыхала в ответ отборный мат и незамедлительную отдачу — оплеуху по затылку. Следующая пришлась по уху, отлетела и пронеслась ногами по чужим головам и бокам. Узники встречали ее с тем же гостеприимством и дружественностью. Когда качнуло еще раз — налетели сверху на нее. Она задохнулась от боли в животе.
Кувырком ее отбросило к противоположной стенке и прилично припечатало об нее.
Колыхнувшись, карета под собственным весом, понеслась к земле, стала на колеса, удара не хватило, чтоб перевернуть ее на бок, колымага хряскнула на что-то объемистое, впечатала в снег и с хрустом расплющила.
Эвелин в третий раз прокатилась по гладкому полу и по верещащим телам, хрустя костями и собирая в коллекцию новые шишки и ушибы.
Охи и ахи. Кто-то вспомнил Аллона, стал молиться и просить, чтоб ему помогли. Рядом с Эвелин скулили и причитали, бедняга сломал руку. Эвелин и себе попробовала пошевелиться, застонала, вроде бы ничего не сломала? Слава Аллону хоть за это!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
