«Мало кто знал, что схема развала России была уже разработана до мелочей и планомерно осуществлялась не только в тылу, но даже на фронте… — продолжал Жевахов. — Государственная Дума, печать, тайная агентура врагов России, имея общую программу, распределяли роли и задания, сводившиеся к одной цели — как можно скорее вызвать революцию. Не только правительство в полном составе, но и каждый честный верноподданный подвергался жестокой травле, и чем опаснее были эти люди революционерам, тем безжалостнее их преследовали. Положение Первоиерарха русской Церкви само по себе, даже безотносительно к личности митрополита Питирима, обязывало к наиболее ожесточенному натиску со стороны гонителей христианства, и, конечно, митрополиту Питириму, не умевшему защищать даже самого себя, было не по силам отражать такие натиски. И в предреволюционное время в России действительно не было имени более одиозного, чем имя митрополита Питирима; не было человека, которого бы преследовали и гнали с большей жестокостью и злобой как личные, так и политические враги; не было более тяжких обвинений, чем те, какие предъявлялись смиренному и робкому Владыке.
А между тем, все, кто знал митрополита Питирима, знали и то, что не было человека более робкого и смиренного, более беспомощного, кроткого и незлобивого, более отзывчивого и чуткого, более чистого сердцем…»
А дальше Жевахов воспроизводит слова, которые Питирим сказал ему по поводу «тех легенд, какие витали вокруг этого злополучного имени»:
«Что касается Распутина и отношения к нему общества и печати, то нужно только удивляться тому, насколько далеко ушла современная мысль от истинного понимания того, что происходит. Не я нужен делателям революции, а мое положение митрополита Петербургского; им нужны не имена и лица, а нужна самая конструкция государственности; если бы наша общественность не была революционною, то поняла бы, что без "Распутиных" не обходится никакая революция. "Распутин" — имя нарицательное, специально предназначенное для дискредитирования Монарха и династии в широких массах населения. Носителем этого имени мог быть всякий близкий ко Двору человек, безотносительно к его достоинствам или недостаткам. Идея этого имени заключается в том, чтобы подорвать доверие и уважение к личности Монарха и привить убеждение, что Царь изменил Своему долгу перед народом и передал управление государством в руки проходимца. Ведь чем-нибудь да нужно легализовать насильственный акт ниспровержения Царя с Престола и оправдать его в глазах одураченного населения!.. Вот почему о преступлениях Распутина кричат по всему свету, а в чем эти преступления заключаются — никто не может сказать…»
Примечательно, что, читая эти строки, не очень понимаешь, кому они принадлежат — Питириму или Жевахову, но именно отсюда берет начало та традиция отношения к Распутину, которая так пышно расцвела нынче и оставила далеко позади себя рассуждения героев того времени.
«Мне не верили… Значение Распутина было для меня ясно… Он был первой жертвой, намеченной революционерами, теми самыми людьми, которые одновременно и спаивали его, и создавали всевозможные инсценировки его поведения, а затем кричали о его развращенности и преступлениях. Несомненно, что Распутин, озабоченный впечатлением, какое производил на Их Величеств, распоясывался за порогом Дворца и подавал повод к обвинениям в неблаговидном поведении… А сколько великосветских, придворных кавалеров распоясывалось еще более, проводя ночи в кутежах!.. Почему же оскорбленное в своих лучших чувствах общество, Дума и печать не кричат о них?.. Потому, что эти крики о Распутине вовсе не вытекали из оскорбленного нравственного чувства общества, а создавались умышленно теми, кто делал революцию и пользовался этим обществом как своим орудием. Ведь сейчас почти нет людей, не попавших в расставленные революционерами сети… Один министр, например, говорит, что боится Распутина и принимает его у себя втихомолку, в отдельном кабинете, чтобы никто не видел; а потом кричит, что его не знает и незнаком с ним… Другой вовсе не принимает в министерстве, а принимает у себя на дому, с черного хода; третий подсылает Распутина ко мне и назначает свидание с ним в моих покоях… Разве это не гипноз»…
Последнее замечание по поводу свидания Питирима с Распутиным в митрополичьих покоях было попыткой опровергнуть свидетельства о достаточно тесных отношениях между ними двумя, о чем писали и говорили многие современники.
«…мне докладывали о близости Питирима с Распутиным, а Питирим, когда я у него был с визитом, все время говорил, что этого ужасного человека не знает и всячески от него отбояривался <…> Мне хотелось выяснить, действительно ли Питирим и Распутин находятся в таких близких отношениях или, может быть, это не так. Комиссаров докладывал, что они приятели, что они вместе. Я говорю: "Хорошо, если они вместе, то дайте мне узнать, когда они вместе, где бы я сам увидел". Он устроил так, что я поехал к Питириму после поездки в Царское, вошел без доклада и накрыл их, когда Питирим без клобука сидел в самой приятельской домашней беседе».
Эти слова Хвостова подтверждал и полицейский генерал М. Комиссаров: «Я говорю: "Поедем в лавру, там ждут Хвостов и Питирим". Когда мы приехали, я в лавре ходов не знал, первый раз в жизни там был. Распутин разделся и бежит. Я говорю: "Подожди". Он свободно прошел, и мы вошли в какую-то комнату. Через некоторое время выходит Питирим. Тот с ним на "ты". Расцеловались. Я поклонился, он меня благословил. Питирим вскинул глаза и спрашивает: "Кто такой?" Я говорю: "Генерал для поручений Комиссаров". Тут он от меня шага на два отскочил. Распутин орет благим матом и побежал туда, где Хвостов. Хвостов не предупредил Питирима, что я приеду с Григорием. Питирим все время уверял Хвостова, что он с Григорием не виделся, и Хвостов хотел уличить его в том, что он в хороших отношениях с Распутиным. Так как я привез Распутина, Питирим на меня как бешеный полез».
И Хвостов, и Комиссаров — свидетели не очень надежные, но очевидно в этой истории одно — ее провокационность, вполне укладывающаяся в дух времени: Гапон, Азеф, Малиновский, Богров, Распутин, и вообще все происходящее с уроженцем села Покровского и вокруг него все больше и больше походило на затянувшуюся грандиозную провокацию, в которой, как уже говорилось, люди могли реально играть совсем не те роли, как это им представлялось и какие часто приводили не к тем результатам, каковые изначально предполагались. Это касалось и чиновников, и церковных деятелей, и даже Государя. Тот же Жевахов, который так умиленно писал о Питириме, в другом месте своих воспоминаний привел достаточно точную и трезвую оценку фактической стороны смещения митрополита Владимира и назначения на его место Питирима:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
