Проверив наличие арестованных, оба остановились у столика. Генрих раскрыл книгу рапортов, сделал в ней запись.
— Налицо — пятьдесят шесть, на допросе — двое, в больнице — трое, на кухне — один. Итого: шестьдесят два. Расписывайся!
Вспыхнула электролампа, и зазвонил звонок.
Генрих, не успевший еще передать ключей, открыл дверь и впустил двух конвоиров, втолкнувших в коридор Туманову и секретаря бургомистра, арестованного накануне за похищение нескольких тюков сукна.
— Принимайте дорогих гостей! — доложил один из конвоиров.
Генрих обвел заключенных своим страшным взглядом и отдал команду:
— Руки за спину, собаки! К своим камерам, марш!
Арестованные выполнили команду и зашагали по коридору. Секретарь бургомистра остановился около седьмой, а Туманова у крайней, тринадцатой камеры. Они стали лицом к дверям и ждали, пока их впустят.
Генрих угостил конвоиров сигаретами, и те закурили.
— Сдал? — спросил один из конвоиров, обращаясь к Генриху.
— Вроде…
— Когда снова заступать? — поинтересовался конвоир.
— Завтра в это время.
— Есть предложение, — конвоир подмигнул, — зайти в клуб промочить глотку.
Генрих молчал, тупо разглядывая свои растопыренные пальцы.
— А чего тут смотреть? — заметил Отто. — Пей, пока пьется. А то вызовут на переосвидетельствование, тогда будет поздно.
— Пойдем, — без особого желания согласился Генрих.
— Гляди! — вдруг сказал второй конвоир, показывая в конец коридора.
Все повернули головы: Туманова, припав губами к пожарному крану, пила воду.
— Ну и пусть себе пьет, — махнул рукой Отто. — Всю не выпьет, останется и на случай пожара.
Генрих окинул его грозным взглядом, помедлил, как всегда, и громко крикнул:
— Эй, падаль!
Девушка быстро отпрянула и стала лицом к двери камеры.
— Усади эту куклу! — бросил Генрих и подал сменщику связку ключей. — Пошли! Пить так пить! — предложил он конвоирам.
44
Дверь камеры с треском захлопнулась за Тумановой. Она присела на краешек койки. Да, она поступила рискованно, воспользовавшись неплотно закрытым пожарным краном, но зато как освежили и подкрепили ее эти несколько глотков воды! Счастье, что мрачный дежурный был не один, иначе не миновать бы беды, он не простил бы подобной вольности. А рука у него тяжелая… Бог знает, сколько людей отправил на тот свет его кулак! Только чей-то запрет, видно, мешает этому Генриху расправиться и с ней.
Снова вернулись неотступные мысли: скоро ли развязка?
Штауфер вызывал ее на допрос сегодня рано утром и все время бушевал, грозил. Он кричал, что она проклянет день своего рождения, приводил цитату, якобы библейскую, что и псу живому легче, нежели мертвому льву, и, наконец, предупредил, что в свою камеру она больше не вернется, так как ее с нетерпением ожидает общая солдатская камера.
Но она вернулась. И теперь со страхом ждала, когда за ней придут.
Лучше смерть! И сил у нее для этого хватит, и как позвать смерть — она тоже знает. Руки и ноги свободны, а это главное.
Юля хотела было прилечь на койку, но неожиданно загремел засов. Сердце ее упало, во рту сразу пересохло.
Тяжелая дверь распахнулась, и коридорный впустил в камеру гестаповца в штатском. Он нетерпеливо махнул рукой; коридорный поспешно прикрыл дверь.
Гестаповец постоял у порога, пристально глядя на Туманову, затем медленно спустился по ступенькам вниз и вынул из кармана флягу.
— Где пустая? — спросил он тихо.
Юля показала глазами на койку.
Гестаповец порылся в соломенной трухе, нашел порожнюю флягу, спрятал в карман, а на ее место положил принесенную.
— Я сделал так, что вы останетесь в этой камере, — просто сказал он.
Чуть слышный вздох слетел с губ Тумановой, и она облегченно провела рукой по влажному лбу, будто снимая с себя что-то очень страшное.
— Ну, как… решились вы? — продолжал гестаповец и укоризненно посмотрел на нее. — Я понимаю… вас пугает моя служба, мое положение. Но именно это и поможет нам. Я уже говорил, что ваша участь мне не безразлична. Почему вы упорствуете? Не вся Германия состоит из подлецов и нацистов…
Юля вслушивалась в каждое слово гестаповца, всматривалась в его лицо, ловила нотки искренности в его словах.
— В Германии вы можете встретить сотни честных, по-настоящему честных людей…
— Сотни? — зло усмехнулась Туманова. — Не так уж богато…
Гестаповец покачал головой:
— Вы ловите меня на слове. Возможно, я не так выразился.
— Кто вы? — вырвалось вдруг у Юли. — Скажите прямо.
Гестаповец приподнял свои красивые густые брови, и легкая улыбка тронула его губы.
— Все, что я могу сказать о себе, так это то, что зовут меня Роберт Герц, что я обыкновенный стажер гестапо. О том же, кем я был раньше, почему и как попал сюда, говорить не имею права. Это не моя тайна. Во всяком случае, я не друг Гитлера и не поклонник его идей. Со мной здесь считаются, я занимаю известное привилегированное положение. Это тоже имеет свою историю, свои причины…
— Что вам нужно от меня?
— От вас — ничего. Но для вас — я должен…
— Прониклись жалостью?
— Если хотите, да…
Разведчица усмехнулась. Голос осторожности предостерегал: будь начеку!
— Чего же вы все-таки добиваетесь? — спросила она.
— Вашего доверия.
— Допустим. А дальше?
— Я спасу вас. Вы будете свободны.
Противоречивые мысли Тумановой молниеносно менялись. Мелькнуло: «Все-таки это он… Тот самый человек, связанный с Чернопятовым». И следом за этим: «Провокация! Дьявольская, тонкая провокация! Как он, простой стажер, может вырвать человека из камеры, из лап гестапо?» Но сомнения снова вытесняла надежда, кружила голову, звала, обещала свободу, жизнь, возвращение к друзьям.
Чувствуя, как на щеках проступает нервный румянец и пылает лицо, Юля, призвав на помощь всю свою выдержку, сказала внешне спокойно:
— Хорошо. Я согласна. Доверюсь вам. Но говорите сразу: какой ценой? Чем я или мои друзья должны отплатить вам?
Герц нахмурился, его красивое лицо мгновенно изменилось и стало жестким, даже каким-то хищным.
— Повторяю, — твердо сказал он. — Никакой платы ни от вас, ни от ваших друзей я не требую. Вы можете меня ненавидеть, но что дает вам право оскорблять меня?
Юля смутилась. Охваченная волнением, она прижала руку к груди и искренне сказала:
— Простите… Я не хотела вас обидеть.
