мокрый город.
Было холодно, сон не шёл, и Никандров мял в пальцах папиросу.
Город он этот не любил: слишком сыро тут было, хотя именно этот город дал ему славу и величие десять лет назад. А потом он умер, и город назвали в его честь.
Он глядел на то, как дождь барабанит по крышам и вспоминал, как много лет назад вот так же глядел сквозь окно на снег, и вдруг в другое окно, на противоположной стороне веранды стукнули два раза, а потом ещё два.
Пришла жена с верным человеком из охраны. Чуть вдалеке стоял незнакомец, и он вдруг сразу понял, кто это. Человек был в чёрном длинном пальто и шапке, и лицо его было странно знакомым.
Они тихо прошли в комнаты, а валенки остались стоять на веранде, как конвой.
Человек в будёновке приехал издалека.
Хозяин давно выучил его биографию, пересказанную ему несколько раз. Человек в пальто был механиком портового буксира. Механиком, а значит — повелителем машин. Но ещё раньше служил в ЧК.
Теперь пришелец умирал — несколько раз на дню он терял сознание, и станет неловко, если это произойдёт сейчас. Машины были совершеннее людей — они, сделанные ещё в старом мире, продолжали работать, а вот человек был машиной несовершенной, и жизнь его останавливалась неожиданно.
Жена и охранник вышли, и хозяин с гостем сидели друг напротив друга.
«Поменьше бы пафоса, — подумал хозяин, превращаясь в своё отражение. — Пафос — это скверно».
— Вы можете мне верить, — устало сказал гость, превращаясь в хозяина. — Я готовился. Вы же знаете, я играл в театре. Самодеятельном, конечно, но я тренировался. Я хорошо сыграю, да и недолго теперь играться. Мне сказали, что вы пробовали работать с машинами, это хорошо. Только курить вам всё же надо выучиться.
— Не беда, товарищ. Выучимся.
Дело было за малым — переодеться. Размеры действительно подошли — хотя никто на это не надеялся. Пальто оказалось неожиданно хорошим, из старого добротного мира — мягким и тёплым.
В дверях жена посмотрела на него печально — её любовь истлела, как истлела и его любовь — не эта, а другая, уже год как лежавшая у Кремлёвской стены. Жена была просто товарищ, но настоящий товарищ и друг. С ней было всё обговорено, и партийное мужество не покинуло её в момент прощания.
И в ту зиму, сделав первый шаг с крыльца в чужих валенках, хозяин остановился и нащупал в кармане коробку папирос. Охранник дал прикурить, и дым наполнил лёгкие.
Это было очень странное ощущение — не такое, как он представлял себе.
Они пошли по заметённой снегом аллее вниз, под уклон, и дальше — к станции, оставляя за спиной всё — прошлое, настоящее, тайну и Революцию.
Фамилия его была простая — Никандров.
Оттого и жизнь была незатейлива.
Никандров вернулся в Новороссийск на несколько дней.
Забрал сундучок с тельняшкой, привязал к нему одеяло и уехал к сыну. В кармане лежали бумаги на пенсию по здоровью.
Россия открывалась ему в грохоте железнодорожных составов, пассажирские поезда потеряли своё великолепие. Жёлтые и синие ещё хранили следы роскоши, но на них, как и на зелёных вагонах третьего класса, были отметины от пуль, а выбитые стёкла были забиты фанерой.
На долгом перегоне в него всмотрелась старуха и плюнула в лицо.
— Царская кровь на тебе! — зашипела она.
Никандров налился холодной водой ужаса.
Её оттащили, объясняя, что человек просто похож, мало ли что бывает, а царь сам виноват.
Огромная страна поглотила механика буксира, члена партии, бывшего чекиста.
Она оживала после войны и смуты, и механик оживал после тяжёлой болезни.
Потом он стоял со всеми на траурном митинге, когда пришла весть о смерти вождя. Он прожил больше, чем обещал тогда, в полумраке подмосковного дома — не год, а два.
Никандров пошёл на его похороны и, двигаясь мимо гроба, всматривался в заострившиеся черты покойного.
Видел он и жену вождя — она скользнула по бесконечной очереди пустым, как ведро, взглядом.
А потом он устроился в мастерские, получив приварок к пенсии.
Денег не хватало всё равно, часть он отдавал сыну, у которого поселился в Москве. Но теперь он возился с машинами — это оказалось не так сложно, как он думал.
Интеллигентный человек сумеет и пилу развести, и наладить токарный станок, — сказал кто-то ему, и теперь он познал справедливость этих слов.
Машины управляли временем. Они ускоряли историю, и помощники мастеров складывали в ящики не детали, а овеществлённый социализм.
Рабочие смотрели с ненавистью на нэпманов, а вот Никандров глядел на них равнодушно — это ненадолго, и, действительно, стружка из-под резца шипела в эмульсии: «ненадолго». И самолёты, что садились на своих поплавках на Москве-реке, гудели моторами: «ненадолго».
Сын не сразу принял его. Он почти не видел его раньше, и был обижен.
Теперь признал, и даже вспоминал детали, которых не знал никто — скорее всего, просто придумывал своё детство.
Раньше они были в ссоре, но помирились — и сын, глядя отцу в глаза, перечислял старые обиды, которых тот не знал.
И Никандров просил прощения за неизвестные обиды, а сын тоже просил прощения — за другие, тоже непонятные.
Теперь у сына была семья, деньги ему были нужнее.
Однажды он увидел толпу и обнаружил, что это люди, нанятые в массовку какой-то фильмы, ждут съёмок. Взяли и его, он побежал в своём старом бушлате и фуражке, изображая стрельбу из незаряженной винтовки.
У него спросили адрес, дали денег под роспись, но режиссёр долго вглядывался в его лицо.
Никандров спросил, как будет называться фильма, и ему ответили: «В тылу у белых».
Режиссёр задержал его, велев несколько раз сфотографироваться. Он спросил, знает ли Никандров, на кого он похож, и тот отвечал, что, конечно, знает.
На следующий год весной ему принесли телеграмму. Никандрову предложили явиться на пробы к юбилейной картине про Революцию.
Почти десять лет он не был в сыром городе на болотах, и вот теперь оказался там в хорошей гостинице и курил, глядя в ночь.
В своей прежней жизни он должен был тут работать на Путиловском заводе — и тревога вдруг обожгла грудь: ну-ка заставят поехать на завод, а он не помнит там ничего. Токарной работой теперь его не испугаешь, а вот на каком станке он тут работал, не знает. Вдруг для смеха поставят к станку — по старой памяти. Он ведь был токарем пушечного и лафетного производства, и тот, настоящий Никандров, даже
