— Ягод было слишком мало, чтобы заняться серьезным сбором, — сказала Эйла.
— Дело не в этом. Я знаю, какие чувства испытывает Лэти к землянике. Она могла бы съесть целую земляничную поляну, даже не думая с кем-нибудь делиться, если бы ей подвернулся такой случай.
Эйла заметила смущение Лэти и сменила тему разговора.
— Кстати, я набрала немного мать-и-мачехи для лечения больных на стоянке Сангайи и еще вот эти красные цветы — я не знаю их названия, но настойка из их корней помогает при очень сильном кашле, и мокрота хорошо отходит, — пояснила она.
— Я и не догадывалась, зачем ты их собирала, — сказала Лэти. — Откуда ты знаешь, что они помогают?
— Не знаю. Просто, когда я увидела эти растения, я подумала, что стоит собрать их на тот случай, если мы заболеем такой болезнью. Талут, скоро мы дойдем до стоянки Сангайи?
— Трудно сказать, — ответил вождь. — Мы продвигаемся быстрее, чем обычно. Возможно, через день-другой мы придем к их стоянке. По крайней мере мне так кажется. Лудег начертил очень хорошую карту, и я надеюсь, что мы придем не слишком поздно. Их болезнь оказалась тяжелее, чем я думал.
Эйла озадаченно нахмурилась:
— Откуда ты узнал это?
— Кто-то оставил в лесу специальные знаки, и я обнаружил их.
— Знаки? — переспросила Эйла.
— Да, пойдем со мной, я покажу тебе их, — поставив чашку, сказал Талут и поднялся на ноги.
Он повел Эйлу к лежавшим на берегу реки костям. В степи обычно встречалось много костей животных, особенно таких больших, как черепа, но, когда они подошли ближе, Эйла поняла, что куча костей на берегу возникла не случайно. Кто-то сложил их с определенной целью. Перевернутый череп мамонта с отрезанными бивнями покоился на вершине кучи.
— Это знак плохих новостей, — пояснил Талут, показывая на череп. — Очень плохих. Видишь, к этой нижней челюсти приложены два позвоночника? Сама челюсть указывает направление, в котором надо идти, а позвонки говорят о том, что до этой стоянки два дня пути.
— Значит, они нуждаются в помощи, Талут? Может, поэтому они и оставили эти знаки?
Талут показал на кусок обугленной березовой коры, прижатой к земле сломанным концом левого бивня.
— Ты знаешь, что это? — спросил он.
— Да. Кора почернела, словно ее держали в огне.
— Это означает болезнь, смертоносную болезнь, от которой уже кто-то умер. Люди страшатся таких болезней, а Сангайи знают, что в этом месте путники обычно разбивают лагерь. Эти знаки положены не для того, чтобы просить о помощи, а для того, чтобы предостеречь людей, которые намереваются идти в ту сторону.
— О нет, Талут! Я должна идти. Вы можете не ходить туда, но я должна. Я ведь могу быстро съездить к ним на Уинни.
— И что же ты скажешь, добравшись до них? — спросил Талут. — Нет, Эйла. Они не примут твою помощь. Тебя никто не знает. Тем более что они даже не Мамутои, они принадлежат к племени Сангайи. Мы уже обсуждали это, зная, что ты в любом случае захочешь добраться туда. Мы решили, что нам следует зайти к ним, и мы сделаем это вместе с тобой. Я думаю, что благодаря лошадям мы доберемся туда за день, а не за два.
* * *
Солнце уже плавно скользило за горизонт, когда отряд путешественников, два дня назад покинувших Львиную стоянку, подошел к широкой и быстрой реке, чей высокий берег круто поднимался вверх футов на тридцать, завершаясь просторной и ровной террасой, где раскинулось большое поселение. Мамутои остановились, когда поняли, что их заметили. Несколько человек из племени Сангайи изумленно посмотрели на подошедший к их стоянке отряд и бросились бежать к одному из жилищ. Вскоре оттуда вышли женщина и мужчина. Их лица были натерты мазью с красной охрой, а головы посыпаны пеплом.
«Слишком поздно», — подумал Талут, приближаясь к стоянке Сангайи вместе с Тули, а за ними следовали Неззи, Эйла и Мамут, восседавший на спине Уинни. Было понятно, что они прервали какую-то важную церемонию. Когда гости оказались примерно в десяти футах от хозяев, мужчина с раскрашенным лицом поднял руку, предупреждающе повернув ее ладонью наружу. Это был явный сигнал остановиться. Он заговорил с Талутом на своем языке, в котором Эйла, однако, уловила нечто знакомое. Ей показалось, что она даже кое-что понимает, — возможно, в языке Сангайи было определенное сходство с языком Мамутои.
— Зачем Львиное стойбище племени Мамутои пришло к нам в такое время? — сказал мужчина, переходя на язык Мамутои. — Смертоносная болезнь и великое горе поселились на нашей стоянке. Разве вы не видели предупреждающие знаки?
— Нет, мы видели эти знаки, — ответил Талут. — Мы пришли вместе с дочерью очага Мамонта, искусной целительницей. К нам заходил гонец Лудег, который останавливался у вас несколько дней назад, и рассказал о вашем несчастье. Мы собирались идти прямо к месту Летнего Схода Мамутои, но Эйла, наша целительница, хотела зайти к вам и предложить помощь. Среди вас есть наши родственники. Поэтому мы пришли.
Мужчина взглянул на стоявшую рядом с ним женщину. Ее скорбь была так велика, что она с трудом смогла овладеть собой.
— Слишком поздно, — сказала она, — они умерли. — Голос ее сорвался на стон, и она зарыдала от горя. — Они мертвы. Мои дети, моя плоть и кровь, моя жизнь, они мертвы.
Два человека из племени Сангайи приблизились к женщине и, взяв ее под руки, увели в дом.
— Моя сестра в великой печали, — сказал вождь Сангайи. — Она потеряла двух детей, дочь и сына. Девочка уже почти достигла зрелости, а сын был на несколько лет моложе. У нас большое горе.
Талут сочувственно покачал головой:
— Это действительно огромное горе. Мы скорбим вместе с вами и готовы предложить любую помощь. Если это не противоречит вашим традициям, мы хотели бы остаться до того часа, когда они будут возвращены в лоно Матери Земли.
— Мы ценим вашу доброту и всегда будем помнить о ней, но болезнь еще не покинула нашу стоянку. Оставаясь с нами, вы подвергаетесь опасности. Вы уже подвергли себя опасности, подойдя к нашей стоянке.
— Талут, спроси, не могу ли я осмотреть больных людей. Возможно, я смогу вылечить их, — тихо сказала Эйла.
— Да-да, Талут. Спроси, не разрешат ли они Эйле осмотреть больных, — добавил Мамут. — Тогда, я думаю, она сможет сказать, опасно ли нам оставаться здесь.
Мужчина с раскрашенным охрой лицом потрясено уставился на старика, сидевшего на лошади. Он удивился, едва только увидел этих лошадей, однако старательно скрывал свое удивление, к тому же большое горе подавило все иные чувства, и он, уняв любопытство, разговаривал с ними от своего имени и от имени своей сестры, второго вождя этой стоянки.
