— Я не отрицаю ни достоинств бригантины, ни ее красоты — жаль только, что у нее такая дурная слава.
— Я знал, что вы не станете кривить душой! Но когда я говорю о бригантине, то становлюсь совсем ребенком. Что ж, сэр, каждый из нас высказался, остается только подвести итог. Я скорее дам выколоть себе глаза, чем пожертвую по доброй воле хоть одной щепочкой с этого чудесного судна. Но, может быть, вы согласитесь взять за юношу какой-нибудь другой выкуп? Что выскажете о закладе в золоте, которое будет конфисковано, если мы нарушим условие?
— Вы требуете невозможного. Уже одно то, что я вступил в подобные переговоры, само по себе роняет авторитет королевского офицера, потому что, как я уже говорил, Бороздящий Океаны — не ровня простым матросам, которые идут против закона бессознательно. Бригантина или ничего!
— Скорее я отдам жизнь, чем бригантину! Сэр, вы забываете, что наша судьба — под покровительством той, которая смеется над тщетными усилиями вашего флота. Вы думаете, что окружили нас и, когда рассветет, вам останется только направить на бригантину пушки крейсера и вынудить нас молить о пощаде. Но вот эти честные моряки могут подтвердить, что вы напрасно на это надеетесь. «Морская волшебница» уходила от всех ваших кораблей, и ни одно ядро не обезобразило ее красоты!
— Однако посланец с моего крейсера все же помял ей косточки.
— Этот лисель-спирт не получил благословения нашей повелительницы, — поспешно перебил его Румпель, покосившись на своих гребцов, которые внимательно и недоверчиво прислушивались к разговору. — Мы легкомысленно подобрали кусок дерева в море и приспособили его к делу, не справившись в книге. Но все, что попадает на борт бригантины по совету морской волшебницы, неуязвимо. Вот вы мне не верите, и это вполне понятно. Но если вы не хотите слушаться повелительницы бригантины, то послушайтесь, по крайней мере, ваших собственных законов. В каком преступлении можете вы обвинить юношу, которого держите под арестом?
— Грозного имени Бороздящего Океаны достаточно, чтобы лишить его покровительства закона, — сказал Ладлоу с улыбкой. — Хотя у нас и нет прямых доказательств преступления, мы имеем право его арестовать, потому что он вне закона.
— Вот она, ваша хваленая справедливость! Негодяи, стоящие у власти, сговорились и осудили отсутствующего человека, который не может защищаться. Но не думайте, что насилие над этим юношей сойдет вам безнаказанно, потому что есть люди, глубоко заинтересованные в его судьбе.
— Какой нам смысл обмениваться угрозами, — мягко сказал капитан крейсера. — Если вы принимаете мое предложение, скажите прямо, если нет — готовьтесь к худшему.
— Я готов! Но, если нам не удалось договориться как победителю и побежденному, расстанемся друзьями. Вашу руку, капитан Ладлоу, простимся, как подобает двум храбрым людям, хотя бы через минуту им предстояло вцепиться друг другу в горло.
Ладлоу колебался. Предложение было сделано так искренне, с таким открытым и мужественным лицом и вся фигура контрабандиста, когда он слегка перегнулся через борт, настолько не соответствовала его предосудительному ремеслу, что Ладлоу, не желая показаться невежливым и уступить своему собеседнику в благородстве, неохотно протянул ему руку. Контрабандист воспользовался этим, чтобы подтянуть шлюпки борт о борт, и, к общему удивлению, смело ступив в шлюпку Ладлоу, сел на банку напротив него.
— Мне нужно сказать вам кое-что такое, что не предназначено для чужих ушей, — тихо произнес моряк, после того как перешел на шлюпку с такой решимостью и уверенностью. — Будьте со мной откровенны, капитан Ладлоу. Скажите, вы держите пленника в одиночестве и неизвестности, как же он находит утешение, зная, что кто-то интересуется его судьбой?
— У него нет недостатка в утешении, мастер Румпель, потому что вместе с ним скорбит красивейшая женщина Америки.
— А! Красавица Барбери не зря слывет благородной! Я угадал?
— Увы, это так. Влюбленная девушка жить без него не может. Она до такой степени пренебрегла приличиями, что последовала за ним на мой крейсер.
Румпель ловил каждое слово капитана, и его омраченное тревогой лицо прояснилось.
— Человек, на долю которого выпало такое счастье, может на миг забыть даже бригантину! — воскликнул он со своей обычной беспечностью. — Ну, а что олдермен?
— У него больше благоразумия, чем у его племянницы, потому что он не отпустил ее одну.
— Достаточно. Капитан Ладлоу, что бы ни случилось, мы расстаемся друзьями. Не бойтесь, сэр, еще раз пожать руку человеку, объявленному вне закона; это честная рука, у многих пэров и князей руки далеко не так чисты. Не обижайте этого веселого и легкомысленного юношу; ему не хватает зрелого благоразумия, но сердце у него золотое. Ради него я готов пожертвовать жизнью, но бригантину нужно спасти любой ценой. Прощайте.
Несмотря на всю его бодрость, голос отважного моряка дрогнул от волнения. Крепко пожав руку Ладлоу, он прыгнул в свою шлюпку легко и уверенно, как человек, для которого океан — родной дом.
— Прощайте, — повторил он, делая своим людям знак грести в сторону мели, куда не мог пройти крейсер. — Мы, вероятно, еще увидимся. До скорой встречи! Прощайте!
— Без сомнения, мы встретимся на рассвете.
— Напрасно вы надеетесь на это, храбрый капитан. Наша повелительница прикроет бригантину своей мантией, и мы пройдем у вас под самым носом. Примите мои добрые пожелания; попутных вам ветров, счастливой высадки на берег и приятного отдыха дома! Не обижайте юношу, и пусть вашему флагу сопутствует удача во всем, кроме преследования моей бригантины.
Матросы в обеих шлюпках дружно налегли на весла, и вскоре они были уже так далеко друг от друга, что не смогли бы услышать и самый громкий крик.
Глава XXVII
Кто мне поверит, если все скажу?
Шекспир, «Мера за меру»
Разговор, описанный в конце предыдущей главы, происходил во время первой ночной вахты. А теперь мы должны посвятить читателя в тайну другого разговора, со-стоявшегося несколько часов спустя, когда над головами жителей Манхаттана занялась заря.
Около одной из деревянных пристаней, на берегу узкого залива, вблизи которого так удачно расположен город, стоял дом, хозяин которого, по всем признакам, промышлял розничной торговлей, по тем временам очень бойкой в Америке. Несмотря на ранний час, окна дома были распахнуты настежь, и чье-то озабоченное лицо то и дело выглядывало на улицу — видно было, что хозяин ожидает посетителя по какому-то важному делу, которое, вероятно, заставило его подняться раньше обычного. Услышав громкий стук в дверь, он вздохнул с облегчением, поспешил самолично открыть ее и впустил гостя в дом с подобострастной любезностью, рассыпавшись в изъявлениях преданности.
