что занавески окон в четвертом этаже здания, приходившихся выше его окон, слегка раздвинулись, наполовину открыв плутовскую физиономию Пышной Розы и похожее на маску Силена лицо Нини-Мельницы.
Из этого следовало, что, несмотря на свою преграду из носовых платков, Роден нисколько не был гарантирован от любопытных и нескромных взоров двух корифеев «Бурного тюльпана».
III
Неожиданный визит
Как ни велико было изумление Родена при чтении второго письма из Рима, он не хотел, чтобы в его ответе можно было заметить это изумление. Покончив со скромным завтраком, он взял бумагу и обычным для него, когда он не находил нужным стесняться, резким, отрывистым слогом написал следующее:
«То, о чем меня уведомляют, вовсе меня не изумило. — Я все предвидел. — Нерешительность и трусость всегда дают подобные плоды. — Этого мало. — Еретическая Россия душит католическую Польшу[374]. — Рим благословляет убийц и проклинает жертвы.*
Это мне нравится.
Взамен этого Россия гарантирует Риму через Австрию кровавое укрощение патриотов Романьи[375].
Это мне тоже нравится.
Банды душителей добрейшего кардинала Альбани[376] недостаточно для уничтожения нечестивых либералов. Убийцы утомились.
Это мне уже не нравится. — Необходимо, чтобы они действовали».
* В «Римских делах», в этом великолепном обвинительном акте против Рима, обязанном наиболее евангелическому гению нашего века, читаем: «Пока исход борьбы между Польшей и ее угнетателями оставался сомнительным, официальная римская газета не содержала ни одного слова, которое могло бы оскорбить народ, победивший в стольких битвах; но едва он пал, едва ужасное мщение царя[377]приступило к длительной пытке над целой нацией, обреченной мечу, ссылке, рабству, как та же газета не находила достаточно резких выражений, чтобы уничтожить тех, кого покинула удача. Было бы, однако, ошибкой приписывать эти низкие подлости непосредственно папской власти: она лишь терпела закон, предписываемый ей Россией, которая говорила: „Хочешь жить?.. так стой тут… около эшафота… и по мере того, как жертвы будут падать… проклинай их!“» (Ламенне[378], Римские дела, стр. 110, Паньерр, 1844).
Когда Роден дописывал последние строки, его внимание было вдруг отвлечено звонким и свежим голосом Розы, которая, зная наизусть Беранже, открыла окошко в квартире Филемона и, усевшись на подоконник, очень мило запела прелестный куплет бессмертного песенника:
Не может быть! Не верю в гнев небесный!
Свой долг земной я выполнял, как мог:
Любил любовь и верил в дар чудесный,
И не пускал печали на порог.
Ко мне — любовь, вино, друзья!
Я знаю, Что вправе жить живое существо!
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество![379]
Эта песня, полная божественного добродушия, так странно противоречила холодной жестокости написанных Роденом строк, что он невольно вздрогнул и со злостью закусил губы, услыхав слова истинного поэта-христианина, который нанес дурной церкви столь много тяжелых ударов. Роден с гневным нетерпением ждал продолжения, но Роза замолчала или, лучше сказать, начала напевать без слов другую песню Беранже — «Добрый папа». Роден не смел выглянуть в окно и узнать, кто была эта несносная певунья; он ограничился тем, что пожал плечами и снова принялся за письмо.
«Прочие дела. Надо было бы разъярить независимых во всех странах. Поднять философическую ярость по всей Европе, подбить либералов и напустить на Рим всех крикунов. Для этого надо повсеместно пропагандировать следующие три положения:
1-е. Постыдно утверждать, что можно спастись, исповедуя какую бы то ни было религию, — только бы нравы были чисты.
2-е. Отвратительно и глупо давать народам свободу совести.
3-е. Не нужно бояться борьбы против свободы печати.
Необходимо заставить слабого человека провозгласить эти тезисы вполне согласными с учением церкви и убедить его, что это произведет прекрасное впечатление в деспотических государствах — на всех правоверных католиков и на людей, сдерживающих намордником народные страсти. — Он попадет в ловушку. — Когда эти предложения будут высказаны, поднимется буря. — Общее восстание против Рима. — Глубокий раскол; священная коллегия делится на три части. — Одни одобряют, другие хулят, третьи трепещут. — Слабый человек[380] перепугается еще больше, чем теперь, когда он позволил задушить Польшу, и отступит перед теми криками, угрозами, упреками и неистовыми ссорами, которые он вызовет.
Это мне нравится и даже очень нравится.
Тогда наступит время действовать нашему высокочтимому отцу: он должен будет встревожить совесть слабого человека, обеспокоить его ум и напугать душу.
Короче: довести до отвращения, разделить совет, изолировать его, устрашить, усилить кровожадный пыл доброго Альбани, разбудить аппетиты санфедистов*[381], дать им пожрать либералов… грабеж, насилия, резня, как в Чезене[382]. — Целое море крови карбонариев. — Слабый человек ею захлебывается. — Такая бойня во имя его!!! Он отступит… отступит… Днем его будет мучить совесть, ночью одолеет страх; мучиться он будет ежеминутно, и отречение, каким он грозит, наступит скоро, скорее, быть может, чем нужно, — это единственная опасность, которую необходимо иметь в виду… Вы об этом позаботитесь.
В случае отречения… — великий исповедник меня понял. Вместо того, чтобы поручить генералу управление нашим орденом как лучшим войском папского престола, я буду управлять им сам. — Тогда мне нечего будет бояться этого войска; пример: янычары[383] и преторианцы[384] всегда являются врагами власти. Отчего? — оттого, что для ее защиты они образуют государство в государстве; в этом их сила.
Климент XIV[385]? Это глупец. — Порочить и уничтожать наше общество — абсурдная ошибка. Защищать, оправдать, стать его генералом — вот что должен был он сделать. Тогда орден был бы в его власти и согласился бы на все. Он поглотил бы нас и приписал к папскому престолу, которому бы нечего было тогда бояться наших… услуг!!!
Климент XIV умер от колик в желудке. — Имеющий уши да услышит! — Я бы, в подобном случае, от этой смерти не умер».
* Едва только папа Григорий XVI вступил на престол, он узнал о бунте в Болонье[386]. Первым его действием было призвать на помощь австрийцев и поднять санфедистов. Кардинал Альбани разбил либералов в Чезене, причем солдаты разрушали церкви, совершали насилия над женщинами и громили город. В Форли[387]банды хладнокровно совершали убийства. В 1832 году санфедисты открыто носили медали с изображением герцога Моденского[388]и папы, получали патенты от имени апостолической конгрегации[389]и пользовались всякими привилегиями и индульгенциями[390]. Их клятвы состояли буквально в следующем: «Клянусь восстановить трон и алтарь на костях подлых либералов, уничтожить их без жалости к крику детей, к слезам стариков и
