Ближе к концу их путешествия, когда однажды солнечным утром по дороге домой они проезжали по лесу, молодой Джонатан сказ ал:
— Все-таки интересно, почему Господь заставляет людей страдать от голода?
Этот вопрос рано или поздно Филипу задавали все молодые монахи, и ответов на него было великое множество.
— Не вини Бога за этот голод.
— Но ведь от него зависела погода, из-за которой погибло три урожая подряд.
— Причиной голода бывают не только плохие урожаи, — сказал Филип. — Они случаются постоянно, через каждые несколько лет, но люди при этом так не страдают. Нынешняя беда — во многом расплата за годы братоубийственной гражданской войны.
— А как же она могла повлиять на урожай? — спросил Джонатан.
Ответил ему Ричард, как воин:
— Хуже войны ничего быть не может. Все запасы хлеба идут на то, чтобы прокормить воюющих, поля с урожаем сжигаются, лишь бы не оставлять их врагу, за хозяйствами некому присматривать, ведь почти все мужчины уходят воевать.
Филип добавил:
— А когда человек не уверен в завтрашнем дне, он не станет впустую тратить время и силы на то, чтобы вспахать новые земли, посеять травы, отрыть канавы и построить новые житницы, амбары или конюшни.
— Но мы-то никогда не переставали этим заниматься.
— Монастырь — совсем другое дело. Но простые крестьяне во время войны почти не занимаются своим хозяйством, все идет как бы само по себе, и, когда случается плохая погода, они уже ничего не могут поделать, чтобы хоть как-то поправить положение. Мы, монахи, смотрим дальше. Но у нас свои трудности. Из-за голода цены на шерсть резко упали.
— Я не вижу никакой связи, — сказал Джонатан.
— Думаю, это из-за того, что голодному человеку не до одежды. — На памяти Филипа впервые цены на шерсть падали несколько лет подряд. Поэтому ему пришлось урезать расходы на строительство собора — и работа пошла медленнее, отказаться от приема новых послушников и исключить из ежедневной трапезы монахов вино и мясо.
— К несчастью, мы вынуждены экономить на всем, и это когда в Кингсбридж со всех концов потянулись отчаявшиеся люди в поисках заработка.
— И в результате им приходится толпиться у монастырских ворот за бесплатным куском грубого хлеба и миской похлебки, — сказал Джонатан.
Филип мрачно кивнул. Сердце его готово было разорваться, когда он видел здоровых сильных мужчин, просивших хлеба только потому, что они не смогли найти себе работу.
— И все-таки помни: виной всему война, а не плохая погода, — сказал он.
С юношеским задором Джонатан выпалил:
— Надеюсь, в аду есть особое место для тех графов и королей, которые становятся виновниками таких бедствий.
— Я тоже так думаю. Боже, спаси и сохрани, что это там, впереди?
Странная фигура выскочила из придорожного кустарника и неслась прямо на Филипа: одежда вся в лохмотьях, волосы растрепаны, лицо — все черное от грязи. Приор подумал было, что бедняга спасается от разъяренного кабана или даже медведя.
Но человек подбежал и бросился на Филипа.
Тот от неожиданности упал с лошади.
Нападавший вскочил на него. От человека пахло зверем, да и звуки он тоже издавал звериные. Филип изловчился и ударил. Его обидчик старался сорвать с приора его кожаную суму, которую тот перебросил через плечо. Филип понял, что его хотят ограбить. В суме не было ничего, кроме книги «Песнь Соломона». Приор отчаянно сражался, и не потому, что книга эта была ему особенно дорога, а скорее чтобы побыстрее отделаться от отвратительного грязного грабителя.
Но ему очень мешала веревка, на которой висела сума, а бродяга все никак не унимался. Они так и катались по земле.
Филип пытался вырваться, а разбойник упорно хватался за кожаную суму. Лошадь приора от испуга понесла.
Но тут подоспел Ричард и отшвырнул грабителя. Филип перевернулся и сел, не в силах подняться на ноги. Он был ошеломлен, задыхался и жадно глотал воздух, радуясь, что удалось освободиться от противных объятий нищего. Ощупав все болевшие места, он с облегчением отметил, что ничего не сломал, и только потом поднял глаза на своих спутников.
Ричард прижал разбойника к земле и стоял над ним, наступив одной ногой тому между лопаток и прижав острие своего меча к его шее. Джонатан держал двух оставшихся лошадей и выглядел очень испуганным.
Филип неуверенно, пошатываясь, встал на ноги, чувствуя неприятную слабость. «Когда мне было столько же, сколько сейчас Джонатану, — подумал он, — я мог упасть с лошади и сразу же обратно вскочить в седло».
— Если вы последите за этим тараканом, я поймаю лошадь, — сказал Ричард.
— Хорошо, — ответил Филип. От протянутого меча он отмахнулся: — Это мне не понадобится.
Ричард немного поколебался и спрятал меч в ножны. Грабитель лежал не шевелясь. Из-под драной туники торчали тоненькие, как прутики, босые ноги. Филип не подвергся серьезной опасности: этот несчастный не смог бы задушить даже цыпленка. Ричард ушел искать лошадь приора.
Незнакомец, увидев это, весь напрягся. Филип понял, что тот готовится вскочить и убежать, и остановил его словами:
— Хочешь что-нибудь поесть?
Человек поднял голову и посмотрел на приора так, словно тот был сумасшедший.
Филип подошел к лошади Джонатана и расстегнул седельный вьюк. Он достал каравай хлеба, разломил его и протянул половину разбойнику. Тот схватил его, не веря собственным глазам, и сразу же стал запихивать в рот.
Филип опустился на землю и следил за ним. Человек жевал, как животное, стараясь успеть проглотить как можно больше из опаски, что у него отнимут несъеденные остатки пищи. Поначалу приору показалось, что воришка этот — глубокий старик, но сейчас, присмотревшись повнимательнее, он обнаружил, что перед ним совсем еще молодой человек, лет двадцати пяти, не больше.
Вернулся Ричард, ведя под уздцы сбежавшую лошадь. Его всего покоробило, когда он увидел грабителя сидящим на земле и уплетающим их хлеб.
— Зачем ты дал ему нашей еды? — сказал он Филипу.
— Затем, что он голодный, — ответил тот.
Ричард ничего не сказал, но выражение его лица без всяких слов говорило о том, что, мол, все монахи — немного не в себе.
Когда разбойник доел весь хлеб, приор спросил его:
— Как тебя зовут?
Человек опять насторожился. Он явно колебался в растерянности. До Филипа вдруг дошло, что тот наверняка уже немало времени ни с кем из людей не разговаривал. Наконец незнакомец проговорил:
— Дэвид.
А он еще вполне нормальный, подумал приор.
— Что с тобой произошло, Дэвид? — спросил он.
— Я лишился хозяйства после последнего неурожая.
— А кто был твоим лендлордом?
— Граф Ширин г.
Уильям Хамлей. Ничего удивительного, про себя сказал Филип.
Тысячи крестьян не смогли заплатить арендную плату после трех неурожайных лет. Когда арендаторы приора не смогли рассчитаться с ним, он просто простил им все долги, потому что иначе эти люди все равно пришли бы за помощью в монастырь. Другие же лендлорды, такие как граф Уильям, воспользовались тяжелым положением людей и прогнали их с земли, чтобы заполучить ее. В результате в лесах появилось несметное множество преступников, промышлявших охотой за проезжавшими по лесу людьми. Поэтому Филипу приходилось каждый раз брать с собой Ричарда в качестве охранника.
— А что стало с твоей семьей? — спросил приор.
— Жена забрала ребенка и ушла к своей матери. А мне там места не нашлось.
История была Филипу знакома.
— Это страшный грех — поднимать руку на монаха, Дэвид, а жить воровством — недостойно человека.
— А как же мне жить?! — почти закричал человек.
— Если уж ты поселился в лесу, тогда лови птиц или кормись рыбной ловлей.
— Но я этого не умею!
— А разбойничать у тебя не получится. Подумай, что ты мог сделать без оружия, один против нас троих, да еще с Ричардом, вооруженным до зубов?
— У меня не было другого выхода.
— В следующий раз, когда тебе будет тяжело, приходи в монастырь. Там всегда найдется чем накормить голодного. — Филип поднялся. Он чувствовал горький привкус лицемерия в своих словах. Ему было прекрасно известно, что монастыри не смогут прокормить всех нуждающихся. Для большинства этих людей воровство оставалось единственным способом прокормиться, Но его предназначением на земле было проповедовать добродетель, а не подыскивать оправдание греху.
Больше он ничего не мог сделать для этого несчастного. Взяв у Ричарда поводья своей лошади, Филип вскочил в седло. Синяки и шишки от падения еще долго будут болеть, подумалось ему.
— Иди своей дорогой и больше не греши, — сказал он словами Иисуса и тронул лошадь.
— Уж слишком ты добрый, — покачал головой Ричард, когда они отъехали.
