Если «Улей» в первое время после создания производил приятное впечатление: чистые аллеи, подстриженные газоны, цветущие рощи… то его обитатели, напротив, довольно часто выглядели весьма плачевно. Тем не менее, в отношении них следует оговориться. Известно, что некоторые художники, и не самые малозначительные, более или менее регулярно располагали определенными суммами, которые при имевшейся тогда возможности поесть на пятьдесят сантимов позволяли им не умереть с голоду. Шагал, Цадкин, Кремень, Липшиц были слишком поглощены своим творчеством, чтобы предаваться кутежам, напиваться и транжирить деньги, а вот другие проматывали свой пансион за несколько дней, если не за несколько часов. Надо сказать, что им в этом помогали. Оставшиеся без единого су, предупрежденные по неведомому «арабскому телефону», тут же узнавали, что кто-то получил «получку», и мчались вытребовать свою долю. В квартале Данциг существовал своеобразный потлач[19] - очень скоро «богатей» снова оказывался на мели. Правда, не все позволяли себя обирать. Шагал, живший строжайшей экономией, подобной раскрутке не поддавался. Со вздохами сожаления, способными разжалобить даже стены, он вспоминал о тех пяти франках, что ему не вернули! Об этом он рассказывал мне уже на своей роскошной вилле (длина одного фасада составляла сорок метров!) в Сен-Поль-де-Ванс.
Легкомысленные «стрекозы» страдали от голода, но не умирали. В самом крайнем случае они могли рассчитывать на помощь консьержки «Улья» - благодушной мадам Згонде; на краю плиты у нее всегда потихоньку варился овощной и, надо сказать, очень густой суп. Молодая жена одного французского художника содержала столовую, где за несколько су можно было отведать бульона с хорошим куском мяса.
Грустное и смешное
Большое число русских и польских евреев, проживавших в «Улье», придавало ему черты гетто. Это впечатление особенно усиливалось, когда два раза в неделю в нем появлялся старый польский еврей в длинном зеленоватом сюртуке, толкавший перед собой тележку. Этот добрый малый, как две капли воды похожий на героев Шагала, приходил с далекой улицы де Розье, чтобы предложить сосиски с хреном, копченый язык, селедку, соленые огурцы, хлеб с тмином и водку. К несчастью, из-за своей излишней доверчивости он скончался от слишком часто предоставляемых соотечественникам кредитов.
«Улей» выглядел оригинальным расовым и социальным коктейлем. Здесь водились все, кто угодно: настоящие художники и ненастоящие, озаренные вдохновением и сумасшедшие, как, например, Грановский; случалось, он резко распахивал окно мастерской, расположенной в ротонде, и орал, словно муэдзин: «Я - гений!… Я - гений!…», или как тот индус, кузен махараджи Капуртала, чьи приемы с шампанским ошеломляли остальных обитателей.
Многие жили здесь, как в раю; в «Улье» никто никого ни к чему не принуждал, и русские порой заходили слишком далеко, опьяненные неведомой им доселе свободой. Однажды во время визита Дюжарден-Бометца, которого с величественным видом сопровождал Альфред Буше, официальное шествие наткнулось на двух подвыпивших художников, в совершенно голом виде изображавших земной рай на зеленой лужайке.
- Что это значит? - растерянно спросил чиновник.
- Это счастливые люди, - блаженно пробормотал папаша Буше, видавший и не такое.
- Что ж, не будем мешать их счастью, - сухо произнес заместитель госсекретаря, торопливо направляясь к своей коляске.
Не всегда удовольствия и шутки в «Улье» оказывались столь безобидными. Частенько кто-нибудь из возвращавшихся с попойки поздно ночью бросал камень в окно приятеля. Большим специалистом в этом «виде спорта» являлся Сутин, он целился исключительно в окна Шагала, раздражавшего его своим серьезным и страстным отношением к творчеству. А в субботние вечера случалось, что мужики со скотобойни, перебрав по случаю получки за стойкой «Данцига», устраивали опустошительные набеги на аллеи городка художников, все сметая на своем пути и забавы ради обезглавливая стоявшие на газонах скульптуры. Художники не решались вызывать полицию, опасаясь обратить против себя ее сотрудников, придирчивых и не очень-то жаловавших иностранцев, особенно таких, с птичьими правами. К 1912-1913 годам «Улей» сменил обезлюдевший «Бато-Лавуар» и сделался новым «местом встречи поэтов»[20]. Блэз Сандрар, оказавшийся в нем в перерыве между своими романами, расположился в «Данциге», где зимой бывало довольно тепло, а игроки в манилью не нарушали его мечтательного покоя. Сдружившись с Шагалом, он создал поэму - лучшее описание «Улья» того времени:
КрышиЛунатики козыОдержимыйБезумие холодГений - персик раздвоенныйЛотреамонШагал!
Еще один выдающийся поэт с пыхтением поднимался по улице Данциг к «Улью». Это Аполлинер шел навестить Шагала - единственного художника «Парижской школы», привлекавшего к себе поэтов. В одно из таких посещений в 1913 году, разглядывая расставленные перед ним полотна, Аполлинер воскликнул: «Это чудесно - вы сверхнатуралист! (сюрнатуралист - по-французски). В этом возгласе уже почти прозвучало слово «сюрреализм».
Началась война, часть жильцов «Улья» мобилизовали, ив 1915 году он превратился в пристанище для беженцев из Шампани. Это стало началом гибели детища Альфреда Буше. Беженцы срубили деревья на дрова, из досок и рубероида соорудили дополнительные укрытия, а на газонах развели огороды. Исчез порядок; пришли крысы, привлеченные отбросами, которые никто уже не выносил, и заполонили здание, вскоре сделавшись в нем полноправными хозяевами.
Отправляясь на фронт, многие художники оставляли в своих мастерских все как есть. Шагала военный конфликт застал в Витебске, куда он уехал навестить родных и отдохнуть. В Париж он вернулся лишь в 1923 году. Первым делом он отправился в «Улей» и обнаружил, что его комната занята другим, а от его вещей не осталось и следа. Сто пятьдесят картин, находившихся здесь во время его отъезда, вынесли его приятели и сбыли за несколько франков. Море огорчений! А за возврат его же собственного мольберта новый жилец потребовал десять франков. Под конец четырех лет войны городок пребывал в жалком состоянии, и Альфред Буше, несмотря на свою самостоятельность, не смог привести его в порядок. Он старел, да и денег не хватало: клиентов становилось все меньше, скульптор Буше вышел из моды. Уединившись в своем маленьком домике в глубине городка, он беспомощно наблюдал, как его детище приходит в упадок. Старый мастер с косматой головой и бородой, в тяжелой пастушеской накидке, иногда бродил по грязным аллеям «Улья». Вряд ли врученный ему в 1925 году знак Великого командора ордена Почетного легиона облегчил его страдания: на его глазах уничтожалось дело всей жизни. Никто не помнит, что он умер через десять лет в Экс-ле-Бене.
«Улей» продолжал ветшать. Кое-кто из «стариков» еще цеплялся за его стены, в основном русские и поляки: Кикоин, Добринский, Воловик, Налейва, допустивший ошибку, вернувшись в Советский Союз в 1930 году, - больше о нем никто никогда не слышал… В это же время здесь, говорят, побывали скульптор Кутюрье, актер Ален Кюни, антиквар Верите, чей магазин африканских и полинезийских диковинок на бульваре Распай в свое время пользовался известностью. Затем еще одна война и гестапо прошлись по «Улью» асфальтовым катком. Под него попали лжековбой Грановский и художник Эпстайн; ни один, ни другой не вернулись из лагерей, как и восемьдесят других художников-евреев с Монпарнаса, угнанных во время оккупации. Несмотря на преследования, жильцам «Улья» удалось сделать свой вклад в Сопротивление. Оружие, спрятанное в мастерских, пригодилось в период Освобождения. В I960 году городок выглядел просто-напросто трущобами, утонувшими в грязи. Из ста сорока мастерских около пятидесяти были хоть как-то пригодны для жизни; электричество провели туда лишь в 1935 году; всюду царила нездоровая атмосфера. Некоторые молодые художники, соблазненные умеренными ценами (пятьдесят франков в месяц за домик) еще работали. Кое-кто из них, в свою очередь, стал знаменит, и нам знакомы их имена: Сима, Ребейроль, де Гайар, Бен Дов, Вира, Симон Дат. Комитету, возглавляемому именно Симоном Датом, мы и обязаны неожиданным спасением «Улья» буквально в самый последний момент, когда в 1967 году ему угрожало полное уничтожение: здесь предполагалось расположить муниципальные дома с дешевыми квартирами.
В 1971 году после мощной кампании, развернутой прессой, подключившей общественность к проблеме спасения «Улья», супруги Сеиду неожиданно подарили ему миллион франков. Их примеру последовали другие известные художники, бывшие жильцы «Улья», предложив свои скульптуры и картины для продажи на аукционе. После этого «Улей» смогли выкупить и заняться его реставрацией. В настоящий момент спасено центральное здание; внутри него ничего не оставалось, поэтому сохранили лишь структуру, как ее задумал Эйфель, и двадцать три вновь отстроенные в ротонде мастерские стали наконец-то комфортабельными. Другие павильоны сейчас реставрируются. Там обосновались уже пятьдесят восемь художников; городок сможет принять под свои крыши почти вдвое больше, когда закончится ремонт старого здания, прилегающего к проезду Данциг. Вопреки этим реставрационным работам, вы будете немало удивлены, если, минуя стеклянные громадины новых зданий по улице Данциг, пройдете в одноименный проезд. Кафе, где писал Сандрар, сохранилось без каких-либо изменений, оно покажется вам возникшим из прошлого. И сегодня там та же скромная публика, художники заходят туда выпить традиционную чашечку кофе и позабавиться настольным футболом; нарядный, выкрашенный под дерево фасад кафе еще больше подчеркивает безобразие и ветхость соседних домов проезда. Правда, и мастерских «Улья» уже не встретить прежних евреев с Востока. А в его возрождении участвовали художники со всего света: из Испании, Италии, Югославии, Ирландии… Как и их предшественники, они продолжают творить на холсте и в мраморе, решая те же вечные проблемы, окрыленные теми же вечными надеждами.
