спрошу, — вздохнул Ядгар и вышел из комнаты.
«А у меня дежурство кончилось, — мысленно ответил я всем. — Дайте мне упасть на свою постель, и подумать о том, что я человек…»
* * *
Домой невозможно было дозвониться. Значит, Маргарита опять висела на телефоне, играла «в милицию». Иногда я наблюдал за ней исподтишка. Маргарита, начиненная моими следовательскими историями, взволнованно кричала в трубку с бабкиной интонацией:
— Товарищ Киселев? Василий Степанович?! Ну, как ваши дела, родненький?
Василий Степанович был нашим соседом в старом доме. Баба время от времени позванивала ему и его прикованной к инвалидному креслу супруге.
— Как вы поживаете, голубчик?! — кричала Маргарита, тыча пальцем в номерной диск. — Что?! Что-о?! — Следовала трагическая пауза, полная ужаса постижения страшной новости, и дальше уже действие разворачивалось с уклоном в мою тематику. — Убили?! Вашу жену?! Кошмар! Одну минутку, я ей перезвоню… Але! Жена? Здравствуйте, родненькая. Это вас убивают? Да? Да?! Але, Василий Степанович, да, вашу жену убили, дорогой мой…
При этом было совершенно непонятно, как Маргарита представляет ситуацию. И почему Василию Степановичу и его якобы убиваемой жене нужно звонить по разным телефонам. Но если я пытался выяснить у Маргариты детали, она замыкалась, ее толстая физиономия затуманивалась и в глазах появлялось выражение необъяснимой обиды. Я горячился. Дело кончалось ссорой.
* * *
Маргарита услышала, как я открываю дверь, и примчалась в прихожую. Она всегда подстерегала мое появление после дежурства.
— Ой, Саша! А почему ты как поздно? В тебя стреляли? Ты за бандитом гнался?
— Дай-ка тапочки, — попросил я, — и достань из портфеля лимоны и окорок… А где баба?
— Баба на рынок ушла…
Я прошел в детскую и сказал в дверях:
— Повесь трубку на рычаг и не смей подходить к телефону. Совсем очумела, мать моя. Из-за твоих игр домой дозвониться невозможно.
Маргарита надулась и покорно прошлепала к телефону обиженной походкой. Я сказал ей вслед:
— Меня не трогать. Я отдыхаю…
Надо было поспать, но как всегда после дежурства я не мог уснуть сразу. Мелькали в уставшей голове ночные лица, тени, глухие переулки, свет фар по глиняным заборам в тупиках. Лежал на тахте, держа на животе гитару и пощипывая струны.
Над моим плечом пролетел легкий вздох, я оглянулся. Это Маргарита слушала треньканье и умильно созерцала меня своими сине-зелеными глазами. Я вывернул голову, чтобы лучше ее видеть.
— Маргарита, что за вид? — строго спросил я. — Как стоишь? Не грызи палец! Подбери живот! Когда ты на диету сядешь?
Она послушно втянула живот и миролюбиво спросила:
— А ты чего сейчас играл?
— Так, пустяки…
— А я себе буду братика родить… — вдруг поделилась она.
— Молодец…
Но Маргариту не удовлетворила такая кислая реакция. Она попыталась меня заинтересовать:
— Знаешь, как его будут звать?
— Мм… мм?
— Иван Петрович…
— Именно? Что так?
Она понурилась, разгладила краешек подушки, на которой лежала моя голова, и с тихим достоинством сказала:
— Ну, просто… Я решила… Рассказать тебе стишок? — предложила Маргарита:
Дядя Хрюшка, дядя Хрюшка
Из помойного ведра,
Я такого дядю Хрюшку
Ненавижу никогда.
— Гениально, — сказал я. — Кто автор?
— Где? — доверчиво спросила она.
— Это ты сама сочинила?
— Сама, — скромно, но горделиво подтвердила она. Я оглядел ее всю, с вороха каштановых кудрей до маленьких клетчатых тапок, и вздохнул:
— Ой, Маргарита, боюсь, что ты сперла это незаурядное произведение у кого-то из своих талантливых сверстников.
— А? — спросила она. — Саша, ты какой?
— То есть? — не понял я.
— Ну, ты какой: грустный, веселый или нормальный?
— Грустный, — сказал я, вздохнув.
— А почему?
— Потому что ты крутишься перед глазами и не даешь мне отдохнуть.
Маргарита рассмеялась снисходительным смешком и сказала:
— Ой, Саша, вечно ты грустишь из-за всякой ерунды. — Потом просунула свою глупую кудрявую голову мне под мышку и попросила:
— Можно я посплю с тобой?
— Нет уж, Марго, ты совсем разошлась! Стоит мне после дежурства прилечь, как ты уже на голове сидишь.
— Я не буду на голове, я — рядышком… — а сама уже карабкалась на тахту, устраивалась под боком. Эта хитрюга надеялась вытянуть из меня какую-нибудь очередную ужасную историю.
— Саша, — прошептала она. — А кого сегодня убили?
— Тьфу, Маргарита, какая ты кровожадная девица! Лучше я тебе «Алису» почитаю. Когда проснусь.
Она поворочалась под боком, потолкалась коленками и затихла. Одна ее каштановая кудря щекотала мой подбородок. Я пригладил ее ладонью и закрыл глаза.
И почти сразу вышли мы с Маргаритой на летний луг, в полдень, и лежала в траве неподалеку телочка, привязанная веревкой к колышку. Телка лежала на боку и кротко смотрела на Маргариту большими темными глазами. Маргарита потрогала ее переднюю ногу в белом нарядном чулке, с аккуратным копытом и сказала весело:
— Холодец! Здравствуй, Холодец!
Я взмыл над Маргаритой, над кроткой телочкой, над летним лугом, и полетел выбивать кабель и трубы. Я летел кролем в прохладном голубом небе и ощущал такое блаженство, какого не знал никогда. «Кроме того — думал я, разводя руками в упругой толще неба, — отсюда удобнее наблюдать за теми, кто ворует мрамор на памятники…» Но этой важной мысли я не додумал, потому что внизу кто-то хрипло и длинно выругался, и Гришка Шуст позвал меня с земли громким шепотом:
— Саша!.. Саш…
— А? — я вздрогнул, очнулся и сел. Маргарита смотрела на меня исследовательски-задумчивым взглядом.
— Саша, — повторила она шепотом, — а почему у тебя сердце так громко стучит? Просто ужас!
— Вот дура ты, Марго… — пробормотал я, заваливаясь на подушку. — Ведь я живой… Оно и стучит…
Потом, сквозь тяжелый душный сон, над ухабами измотанного бессонной ночью сознания, появилась баба и парила над нами, и укрывала нас с Маргаритой красным клетчатым пледом.
* * *
Вечером пришел с работы дед и, не раздеваясь, не снимая туфель, крикнул из прихожей:
— Сынка, ну что — был в метро?
— Был.
— Ну, ну? — он так и стоял в плаще — маленький, с седыми щеками, в смешной, великоватой для него шляпе.
— Отказали. Я им не подхожу.
— Почему?! — возмутился он.
— Осанка недостаточно представительная, — сказал я.
— Как? — так же оскорбленно воскликнул он. — А ты сказал, что у тебя диплом с отличием? Что ты единственный из всего выпуска защищался на английском? Что ты в совершенстве…
— И что умею ушами шевелить, — перебил я его. Он сразу все понял, молча разделся и закрылся у себя. Глупая Маргарита, которая по молодости лет не чувствовала еще атмосферы в доме, увязалась за ним и стала канючить и напоминать, что дед обещал повести ее в кино.
