Две жизни
ДВЕ ЖИЗНИ
РОМАН
Как-то, перебирая старые рукописи, альбомы фотографий, я натолкнулся на толстую кипу связанных веревкой тетрадей. Они были в пыли, потрепанные, с пожелтевшими страницами, с рисунком «Дуэль Пушкина» по картине А. Наумова.
Это были мои дневники. Дневники младшего техника изыскательской партии. С чувством светлой грусти я стал их перелистывать. Многое вспомнилось, и радостное и печальное.
Теперь, когда прошло более двух десятилетий, когда многих из участников таежной экспедиции нет в живых, а моя юность безвозвратно осталась там, мне показалось возможным и нужным открыть эти дневники. Может, они послужат доброму делу и позовут кого-нибудь в дорогу.
Тетрадь первая
19 апреля 1937 годаНе знаю, чем все кончится, но будь что будет... Из вестибюля тянет прохладой, которая в теплую погоду всегда ютится в каменных зданиях. Темный коридор ведет в большой зал. Свет в этот зал падает сверху, через стеклянную крышу. В его мягком, ровном потоке видны склоненные над столами фигуры людей.
Это изыскатели. Я о них много слышал от своего брата, инженера-путейца. Бесстрашные люди. Они ничего не боятся. Им не страшны морозы и ливни, голод и холод. Город их томит. Он узковат для характеров этих людей. Их тянет на Северный полюс! В тундру! На Колыму! Там раздолье. Там настоящая жизнь...
Мимо меня прошла высокая, подстриженная под мальчишку девушка.
— Ирина! — позвал ее широкогрудый, похожий на спортсмена, изыскатель.
— Что тебе, Лыков? — весело спросила она.
Такого лица, как у нее, я еще никогда не видел — будто однажды солнечный луч осветил его и навсегда остался в ее карих с золотыми искорками глазах.
— Ничего. Рад на тебя смотреть.
Она улыбнулась и пошла дальше. А я почувствовал, как сердце охватила замирающая боль, и почему-то стало и радостно и грустно.
— Новый вахтер? — Лыков насмешливо смотрел на меня, сдвинув густые шелковистые брови.
— Н-нет... почему же...
— Тогда какого черта стоите у дверей?
— Ах вот что... — Я отошел и спросил, где находится начальник экспедиции.
— Зачем?
На меня пытливо смотрели серые дерзкие глаза. Обычно люди с такими глазами в приключенческих повестях выдаются за людей отважных.
— У меня к нему письмо от инженера Коренкова.
— От инженера Коренкова? А кто это?
— Мой брат.
— Ваш брат... То-то я не знаю такого крупного деятеля. — Он усмехнулся. — Ну что ж, спешите. Лавров уходит.
По узкому коридору шел в сером плаще, с прямой трубкой во рту, могучего сложения человек.
— У меня к вам письмо, — сказал я ему, как только он поравнялся со мной.
Он вскрыл конверт. На его крупных, слегка вывернутых губах появилась улыбка. Тут же на моем заявлении он наложил резолюцию и, не вынимая трубки изо рта, сказал:
— В третью партию. Спросите Мозгалевского Олега Александровича. А брату сердечный привет. — И, обдав меня вкусным запахом дорогого табака, ушел.
Я и не предполагал, что так все просто и быстро решится. Я думал, Лавров будет расспрашивать, где работал, в каких экспедициях бывал, — а я нигде не бывал: брат кое-что рассказал мне, сунул книжку «Справочник изыскателя», и на этом мое геодезическое образование закончилось. Меня так легко было уличить во лжи: ведь в заявлении я назвал себя младшим техником, — но, слава счастливому случаю, Лавров ничего не спросил.
Мозгалевский оказался маленьким старичком с пушистыми, чуть ли не до самых ушей, усами. У него тоже во рту трубка, но не прямая, как у Лаврова, а изогнутая, коротенькая, дымившая ему прямо в нос.
— Чудненько, — посмотрев на мое заявление с резолюцией начальника экспедиции, сказал Мозгалевский. — Очень кстати подоспели. Вот вам калька, тушь, готовальня. Снимите с планшета эту кривую.
Все совершалось как в сказке. Никто ни о чем не спрашивал. Просто чудо какое-то!
Калькировать я умел, и мне не стоило большого труда снять кривую. Я уже заканчивал работу, когда ко мне подошел Лыков.
— Ого, вьюнош уже старается! — сказал он.
— Меня зовут Алексеем, — сказал я.
— Это не имеет значения. К тому же запоминать имена не моя профессия... Вьюнош, коротко и ясно...
Справа от меня раздалось фырканье. Смеялась смугленькая девушка, тоже, как и Ирина, подстриженная под мальчишку. Встретившись со мной взглядом, она опустила голову, отчего ее короткие черные волосы, как шторка, закрыли глаза.
Тут подошел Мозгалевский. Он бросил на стол пачку синек и строго спросил:
— В чем дело, Аркадий Васильевич?
— Я к лаборантке Калининой. Не так ли, Тася?
Шторка поднялась и тут же упала.
— Шли бы вы на свою геологическую половину. Не мешайте работать, — сказал ему Мозгалевский и, забрав от меня готовую кривую, дал переписать какую-то ведомость.
Я переписал ее быстро.
— Чудненько! — обрадовался Мозгалевский. — Очень кстати вы подоспели. Теперь попрошу вот это... — Но зазвенел звонок, рабочий день кончился, и Мозгалевский с сожалением и горечью посмотрел на гору папок, планшетов и калек. — Остались считанные дни до отъезда, начальника партии все нет, а работы по горло.
— Я могу задержаться.
Из-под седых бровей выглянули ласковые глаза.
— Думаю, мы с вами сработаемся, — улыбнулся Мозгалевский.
Так прошел первый день.
Скорей, скорей бы уехать! Там, в тайге, за тринадцать тысяч километров, будет поздно от меня освобождаться. Там заменять меня будет некому, и волей-неволей будут меня учить, и я стану техником-изыскателем. Только бы уехать! Но, как и всегда, чем больше мечтаешь, тем труднее сбывается мечта. Провалиться так просто.
— Надо снять карту бассейнов, — раскладывая передо мной планшет, сказал на другой день Мозгалевский. — Все протоки, речки, ручьи на кальку. Пригодится в поле.
— В поле?
— Да.
— А разве мы будем работать не в тайге?
— А вы что, не знаете, что всякие изыскания называются полем? Полевые изыскания, — ответил Мозгалевский и пристально посмотрел на меня.
Скорей, скорей бы уехать!
Сегодня мне выдали аванс — пятьсот рублей. Дали железнодорожную форму: китель и брюки — и две «гаечки». Вечером я оделся, ввернул в каждую петлицу по «гаечке» и беспрепятственно прошел без перронного билета на вокзал. Походил по перрону и вернулся домой. А там вовсю собирают меня в путь-дорогу. Хлопочет мама, укладывает белье. Невестка, жена брата, всегда злая и неулыбчивая, помогает матери и ласково смотрит на меня. Как только я уеду, она сразу же переберется в мою комнату.
Я уже купил ружье-одностволку, порох, дробь. Купил прямую трубку и несколько пачек «капитанского» табаку (такой табак курил Лавров). Я хоть сейчас готов в путь. Но нет команды. И приходится ждать, ждать, ждать. Я плохо сплю: то мечтаю, как буду охотиться в тайге, — там много всякого зверья, то со страхом думаю о том, как меня разоблачат и с позором выгонят из экспедиции...
— Рад вас видеть, — сказал Мозгалевскому высокий, с приплюснутым черепом, пожилой изыскатель в великолепном костюме. Это начальник участка Градов. В экспедиции шесть партий, по три на участок. Мы подчиняемся Градову.
— Как отдохнули? — спросил Мозгалевский, поднимая на лоб очки.
— Как отдохнул? Превосходно отдохнул. — Градов окинул взглядом планшеты, кальки. — Думаю, что вам по сравнению с другими партиями повезло, — сказал он, постукивая мундштуком папиросы о большой плоский ноготь.
— Вы имеете в виду правобережный вариант?
— Да, имею в виду правобережный вариант. Я его изыскал три года назад.
— А левый берег совершенно не в счет?
— Левый берег? Да, совершенно не в счет.
— А пойменный?
— Что пойменный? — Градов округлил ноздри и чуть вздернул голову.
— Возникает еще пойменный вариант. Надо ознакомиться с ним.
— Знакомьтесь. Но знайте, что будет принят только правобережный, — строго сказал Градов.
— А я и не возражаю, — неожиданно мягко улыбнулся Мозгалевский, — больше того: полагаю, что и впрямь нам нечего мудрить. Надо брать ваши рекогносцировочные изыскания и переводить в окончательные.
— Да, это будет самое правильное, и тут я ваш первый помощник.
— Чудненько! — сказал Мозгалевский и опустил на переносье очки.
Я уже почти всех знаю, кто входит в нашу партию. Шесть путейцев, четыре геолога, завхоз и радист. Радист живет в Москве и прямо оттуда поедет на изыскания. Лыков в нашей партии. Ирина, та высокая девушка с веселыми глазами, тоже с нами. Я рад этому. С нами и смугленькая Тася. Среди путейцев два молодых инженера — Зацепчик и Покотилов. У Покотилова в левой черной брови пучок белых волос. Он рослый, флегматичный. Зацепчик, несмотря на молодость, уже лысоват, все лицо у него в угрях. По-моему, с таким лицом надо быть скромнее, но он держится надменно. Есть еще старший техник-путеец Коля Стромилов. Мозгалевский его зовет ласково Коля Николаевич. Коля Николаевич немногим старше меня. Ему двадцать три года. Но он уже был в двух экспедициях, может вести пикетаж, нивелировать. В свое время он кончил курсы геодезистов.
