«...в марте деятельность организации оживилась (это той организации, в которой он, как говорил поутру, не состоял и о существовании которой ничего не слышал, с руководителем которой — профессором Таганцевым — просто дружил семьями!)... Начались конспиративные совещания в задней комнате, в которых я... участия не принимал». Интересно, что сегодня, читая показания подследственных, написанные многие десятилетия назад, ясно видишь, как они создавались, словно стоишь за спиной пишущего, чувствуешь его мучения, переживания, сомнения, видишь его надежды: вот тут напишу так, и выскользну... Не поймают... Это признаю, а вот это — нет. Но, как любили в стенах ЧК повторять старинную русскую пословицу: «Коготок увяз...» Словом, если увяз хоть чуть- чуть — пропал...
Написал В. М. Козловский, после весьма доверительной беседы с Я. Аграновым, что присутствовал при конспиративных встречах контрреволюционеров-террористов — и все. Дальше он может сколько угодно твердить, что ничего не слышал. Его заставят вспомнить то, что он не слышал. Он может уверять, что ничего не видел, никого не знает. Опытные товарищи освежат его память, назовут тех, кого он не видел... А он еще на что-то надеется, наивный. Пишет: «Названной организации я не знал, к деятельности ее относился отрицательно». Это уже для странички сатиры и юмора. Если бы за этими косноязычными «признаниями» образованного человека не стояла жизненная трагедия. Какие уж тут улыбки. За строками — мучительная борьба человека за жизнь и честь! Он пишет правду: не знал он ничего о «Петроградской боевой организации» и знать не мог, ибо в том масштабе, в каком ему предлагали признать, она существовала лишь в фантазиях следователей и в материалах фальсифицированных допросов. Но беседа В. Козловского с Я. Аграновым продолжается. И Виктор Михайлович «вспоминает» все новые и новые детали своей контрреволюционной деятельности: «Совершенно не знал, кто и в каком размере финансирует организацию». Но этого мало. Хоть что-нибудь может он выжать из своей биографии российского интеллигента, порочащее его перед пролетарской общественностью! Вспомнил, наконец, — в ответ на настоятельные просьбы следователя: «Я во время февральского выступления рабочих отнес в Горный институт... пару... прокламаций, где студенты приглашались поддержать рабочих...» Так и слышишь усталый, с хрипотой голос товарища Агранова: «Мало, Виктор Михайлович, мало... Хорошенько подумайте!» Подумал, вспомнил: «Устроил знакомство В. Н. (Таганцева. — Авт.) с... Петровым по просьбе первого». Это уже серьезнее. Если, разумеется, имело место — это уже можно обозначить как организацию конспиративной встречи двух контрреволюционеров!
Но, согласитесь, и этого мало, чтобы представить человека в качестве боевика-террориста. А иных материалов для доказательства сего факты нет и быть не может. Значит, нужен самооговор. Но ведь и его можно получить у подследственного, как говорится, с умом. То ли спешил следователь, то ли считал — надо дело заканчивать, дело большое, никто вдаваться в подробности не будет, а насчет «история рассудит» — это ведь неизвестно, когда будет и будет ли. Сегодня трудно объяснить появление на свет следующего, откровенно грубо фальсифицированного показания подследственного:
«...Самым тяжелым из моих поступков является принятие от Владимира Николаевича (Таганцева. — Авт.) на хранение небольшого свертка со взрывчатыми веществами... Что в этом свертке, я не знаю. Я его спрятал в корзину с дровами, где он и лежит до сих пор». Каково! Что ни фраза — юридический нонсенс! Если он не знал, что именно в свертке, откуда предположение, что это взрывчатые вещества? Если сверток до сих пор (на момент показаний подследственного) лежит в корзине с дровами, следует, казалось бы, срочно проверить слова террориста, и не просто проверить, а может быть, устроить засаду — не придут ли другие террористы за «взрывчатыми веществами». Наконец, элементарно изъять взрывчатку из непредназначенной для нее дровяной корзины, иначе черт его знает, какой еще памятник вождям революции взорвут эти террористы из «Петроградской боевой организации»! Ничего сделано не было. Показания получены, и даже не проверены! Никаких следов в деле о работе по этим показаниям следователей нет!
Удивительно юридически безграмотно и... безнравственно. И на каждой странице — следы безумия, — то ли следователей, то ли подследственных.
И, конечно, бомбы для диктатуры пролетариата...
Помните, еще Василий Орловский признал, что получал от В. Н. Таганцева скромные по тем временам суммы дважды, а на третий раз почему-то получил... бомбу, чтобы... взорвать поезд Красина, переправлявший золото английским рабочим...
Так вот, то ли Я. Агранов решил, что одной бомбой поезд не взорвать (и был прав, по большому счету), то ли, раз уж собрали этих несчастных в «группу террористов», нужно вооружить бомбой каждого из них. Но взрывные устройства стали своего рода «идефикс» следователя, и ему удалось заставить «вспомнить» о взрывчатке не только впечатлительного Василия Ивановича Орловского, но и поначалу уверенно державшегося Виктора Михайловича Козловского.
Свою бомбу Козловскому пришлось «признать». Но в целом он, как и многие другие подследственные, вел себя весьма пристойно, что проявлялось в наивных попытках выгородить, защитить, обелить, спасти от ареста или даже расстрела тех или иных людей, которых его заставляли обвинять в террористической или шире — контрреволюционной деятельности. Трогательны его показания о Надежде Феликсовне Таганцевой — жене «главаря»: «Участие Таганцевой в организации (видимо, отрицать сам факт участия было уже бессмысленно. — Авт.) объясняется исключительно любовью к своему мужу. Когда Таганцева не была дома, она принимала членов организации, передавала им поручения Таганцева, ездила по городу, но эти поездки носили спекулятивный характер». Если рассмотреть сей сюжет на уровне нормальной логики, то криминал усмотреть очень трудно. Опять же, при условии, что, как сегодня мы знаем, организации — «Петроградской боевой организации» — не существовало, а были просто антисоветски настроенные граждане, возмущавшиеся произволом ЧК, трудностями экономической политики большевиков и т. д. Жена, в отсутствие мужа, принимала его друзей, передавала им поручения... Ну, а что касается поездок по голодному Петрограду в поисках хоть какой-то еды, пусть даже в обмен на обручальное колечко, на старые занавески, кружева, серебряные ложки... Пусть даже в продиктованной следователем терминологии «со спекулятивными целями»...
Между прочим, Надежда Феликсовна по своему социальному положению — «домохозяйка». Ей по статусу положено ездить по городу в поисках еды подешевле. И если даже поездки имеют «спекулятивный характер» (т. е. по закону можно привлечь к уголовной ответственности) — есть ли нравственное основание для того, чтобы приговорить скромную домохозяйку, пусть и дворянского происхождения, к расстрелу?
Историки любят говорить: чтобы судить о человеке или явлении, нужно смотреть на них исторически, то есть — в контексте времени. В контексте времени можно понять Я.
Агранова и его товарищей, толстыми белыми нитками сшивавших дело о «Заговоре Таганцева». Простить — это уже другое дело. Но вот чего сделать совершенно невозможно — это оправдать юридически. В конце концов, даже с учетом того, что в разное время в нашем Отечестве были разные законы, существуют же вполне определенные вечные правила юриспруденции, предполагающие одни и те же обязательные технические действия следователя, судьи, и начисто отвергающие другие!
Ну, это так, к слову. По постановлению Президиума ПЧК от 24.08.21 г. В. М. Козловский был расстрелян.
А вместе с ним — рабочий хлебопекарни Балтфлота Василий Модестович Перминов. Ну, это в документах так — Василий Модестович. А был он 1902 г. р., допрашивали его и казнили в 1921 г. Так что вполне возможно, что следователь звал его доверительно Василием или даже Васей. Вятский паренек не возражал, наверное, и покорно признал, что действительно в свободное от работы в пекарне время встречался с другими членами террористической группы — малограмотным и слегка сумасшедшим Орловским и эрудитом и вполне разумным Козловским — хороша компания! Неужели следователи не могли подобрать «тергруппу» более однородного, что ли, состава, скажем, одних интеллектуалов-дворян, одних пекарей или одних кронштадтских моряков? И тут приходится взять свои претензии обратно — ибо в следующем очерке как раз и пойдет речь о деле «крон-моряков». Но недоумение в связи со странным составом тергруппы сохраняется, тем не менее, ведь, по его словам, Василий Модестович с ними действительно участвовал в подготовке налета на поезд Красина! А может, и не признавался ни в чем В. М. Перминов и молча принял смерть? А может, признался не потому, что поверил образованному следователю: так надо, а потому, что расстрелом угрожали его сестре — Александре Модестовне, 1897 г. р., уроженке Вятской губернии, учительнице 1 и 2 ступени при государственном заводе взрывных веществ? Могла учительница через своих учеников получать взрывчатку? Могла передавать все это своему брату, бывшему «крон- моряку»? Мог он снабжать взрывчаткой «тергруппу» «начальника террора» Василия Орловского? Ну вот, и расстреляли всех, и брата, и сестру, и тихого сомневающегося, но аполитичного Козловского... Всех... На всякий случай.
