Насмешливый тон герцога вывел Макиавелли из себя. Он понял, что над ним смеются. И раздражение взяло верх над рассудительностью.
— Ваша светлость собирается заказать ему статую, которая затмит ту, что воздвиг Леонардо для герцога Миланского? — язвительно спросил он.
Секретари герцога испуганно переглянулись, ошеломленные такой дерзостью. Великолепная статуя Франческо Сфорца, расцениваемая многими как шедевр Леонардо, была уничтожена солдатней маршала Тревальцио при штурме Милана. А сына Франческо, Лодовико иль Моро, такого же авантюриста, как Чезаре Борджа, заказавшего статую великому да Винчи, изгнали из города и бросили в подземелье. Своим замечанием Макиавелли как бы напоминал герцогу о шаткости его положения и о том, что может произойти, если фортуна повернется к нему спиной. Эль Валентино расхохотался.
— Нет, я хочу предложить Микеланджело более серьезное дело — начертить планы укреплений города. Ведь Имола практически беззащитна. Но вы заговорили о Леонардо. Сейчас я покажу вам его рисунки. Мои портреты.
— Если бы вы не предупредили меня, что это портреты вашей светлости, я бы никогда не узнал вас.
— Бедный Леонардо, — улыбнулся герцог. — Он видит совсем не то, что мы. Но сами по себе рисунки превосходны.
— Возможно, но я думаю, Леонардо напрасно растрачивает свой талант на картины и статуи.
— Уверяю вас, на моей службе он займется другим. Я послал его в Пиомбино, чтобы осушить болото. А на Днях он побывал в Чезене и Чезенатике. Я хочу прорыть там канал и устроить гавань.
Эль Валентино отдал папку с рисунками секретарю и царственно кивнул Макиавелли на прощание. Флорентиец вышел в сопровождении Агапито да Амалы. За месяц, проведенный в Имоле, Макиавелли всеми силами пытался добиться расположения первого секретаря герцога. Агапито происходил из знатного римского рода, издавна враждовавшего с Орсини. И Макиавелли рассчитывал, что наличие общего врага сблизит их. Время от времени Агапито сообщал флорентийцу важные сведения, которые зачастую соответствовали действительности. Вот и сейчас он коснулся руки Макиавелли и сказал:
— Я хочу показать вам кое-что интересное.
— Уже поздно, и я плохо себя чувствую, — ответил Макиавелли. — Я зайду к вам завтра.
— Как вам угодно, — пожал плечами Агапито. — Я хотел показать вам договор между герцогом и мятежниками.
Макиавелли замер. Он знал, что документ находится в Имоле, и даже предпринимал безуспешные попытки взглянуть на него. Условия договора имели исключительно важное значение для Флоренции. В письмах Синьория упрекала Макиавелли в пренебрежении интересами государства. Не имело смысла убеждать ее членов, что он и так посылает им всю доступную ему информацию, а планы герцога держатся в строгом секрете и становятся известными лишь после проведения в жизнь. В этот момент часы пробили одиннадцать. Аурелия ждала его уже два часа. Рыба, должно быть, пережарилась, жирные каплуны просто обуглились. А он не ел с самого полудня. Любовь и голод справедливо называли самыми сильными инстинктами человека. Кто обвинил бы Макиавелли, уступи он их напору? Макиавелли тяжело вздохнул. На карту была поставлена судьба Флоренции, ее свобода.
— Конечно, пойдемте, — сказал он.
«Никто еще, — с горечью думал Макиавелли, — не приносил такую жертву ради своего государства».
Они поднялись по лестнице, Агапито достал ключ, открыл дверь и пригласил Макиавелли в маленькую комнатку, тускло освещенную масляной лампой. Он зажег свечу, предложил гостю стул и сел сам. Судя по всему, он никуда не торопился.
— К сожалению, я не мог дать вам копию договора раньше. Причину вы сейчас поймете. Герцог и Паголо Орсини набросали совместный проект договора, и Паголо повез его капитанам для согласования. Но после отъезда Орсини герцог еще раз просмотрел документ, и ему показалось, что в нем не хватает статьи, учитывающей интересы Франции.
Нетерпение Макиавелли уступило место вниманию.
— Герцог составил недостающую статью и приказал мне догнать Орсини и передать, что без нее он не подпишет договора. Я его догнал. Сначала он не хотел и слушать, но после долгих уговоров согласился показать статью капитанам, хотя полагал, что они, как и он, не примут ее. Потом я вернулся в Имолу.
— И в чем же суть статьи?
— Если ее примут, она оставит нам окно, через которое мы могли бы выскользнуть из рамок договора. — В голосе Агапито слышался смех. — А если отклонят, то перед нами откроется дверь, через которую мы можем выйти с высоко поднятой головой.
— Выходит, герцог больше думает о мести тем, кто покусился на его владения, а не о мире.
— Уверяю вас, желания герцога никогда не противоречат его интересам.
— Вы обещали показать мне договор.
— Вот он.
Макиавелли жадно прочел его. Согласно условиям договора, с момента его подписания герцог и мятежники обязывались жить в мире и согласии. Войска капитанов должны находиться под командованием герцога и получать то же жалованье, что и прежде. А в знак доверия каждый из них обязан послать ко двору герцога одного из своих законнорожденных сыновей. Оговаривалось, что при герцоге мог находиться лишь один из капитанов и не дольше, чем того требовали обстоятельства. Капитаны соглашались вернуть ему Урбино и Камерино. А герцог, со своей стороны, должен был защищать их от любого, кроме его святейшества папы и его величества короля Франции, кто напал бы на их государства. Именно на этом условии настаивал Борджа, и, как отметил Агапито, даже ребенок мог понять, что оно превращало договор в бесполезный клочок бумаги. Бентивольо, правитель Болоньи и Петриччи, правитель Сиены, подписывали также сепаратные соглашения с папой. Макиавелли нахмурился и вновь перечитал документ.
— Неужели они рассчитывали, что герцог простит нанесенные ему оскорбления! — воскликнул он. — Разве герцог может забыть о грозившей ему опасности?
— «Quem Jupiter vult perdere dementat prius»[2], — процитировал Агапито.
— Вы позволите мне взять договор и переписать его?
— Он должен постоянно находиться у меня.
— Я верну его завтра утром.
— Это невозможно. Герцог может потребовать его в любую минуту.
— Герцог постоянно убеждает меня в искренней дружбе с Флоренцией. Синьории необходимо ознакомиться с проектом договора. — Поверьте мне, Флоренция щедро отблагодарит вас за эту услугу.
Агапито покачал головой.
— Я слишком давно занимаюсь государственными делами, чтобы рассчитывать на благодарность правителей.
Но Макиавелли продолжал настаивать. И в конце концов Агапито сдался.
— Ну хорошо. Только из уважения к вам я могу разрешить снять копию прямо здесь.
У Макиавелли перехватило дыхание. Чтобы переписать договор, ему требовалось по меньшей мере полчаса. Какого влюбленного подвергали таким испытаниям? Но ему не оставалось ничего другого, как смирить свою страсть. Агапито уступил Макиавелли место у стола, дал чистый лист бумаги и новое перо, а сам лег на кровать и закрыл глаза. Макиавелли дописывал последнюю фразу, когда часы пробили двенадцать.
Агапито спустился с ним вниз и приказал двум солдатам проводить флорентийца до дому. Моросил мелкий дождь, ночной холод пробирал до костей. Когда они подошли к дому, Макиавелли поблагодарил солдат и открыл дверь. Подождав немного, пока стихнут шаги, быстро закрыл дверь и направился во двор Бартоломео. Постучал, как было условлено. Ответа не последовало. Он постучал вновь. Два раза, один, снова два. Макиавелли ждал. Пронизывающий ветер завывал в узком переулке, бросая в лицо капли дождя. Неужели женщины легли спать? И где Пьеро? Он приказал ему ждать во дворе. Юноша еще ни разу не подводил его. Постучав еще раз и не получив ответа, Макиавелли отправился к себе. Он поднялся в свою комнату и подошел к окну. Ничего, кроме непроглядной тьмы. А может, Пьеро отлучился на минутку выпить кружку горячего вина и уже вернулся? Макиавелли спустился вниз и вышел в ледяную ночь. Он стучал и ждал, стучал и ждал. Руки и ноги закоченели, зубы стучали. «Вот простужусь и умру», — бормотал он.
В порыве гнева он едва не забарабанил по двери, но сдержался, вспомнив о соседях. В конце концов ему не осталось ничего другого, как признать, что женщины не дождались его и легли спать. Голодный и замерзший Макиавелли вернулся домой.
Он хотел есть, но на кухне не нашел ни крошки. В гостиной было холодно, как в склепе. Он даже не мог пойти спать, так как предстояло написать Синьории о беседе с герцогом. Большую часть донесения пришлось зашифровывать, и на это ушло много времени. Поэтому закончил он писать лишь в четвертом часу. Затем поднялся на чердак, разбудил одного из слуг, велел ему оседлать лошадь и, как только откроют ворота, скакать с письмом во Флоренцию. Он подождал, пока слуга оденется и выйдет на улицу, и только после этого лег спать.
