— А я никуда так и не выезжала летом! — стала рассказывать Савищева. — Мы с Костей все собираемся за границу, но теперь нас задержали дела! Вы знаете — только это большой секрет — мы получаем оберландовское наследство!
— Ну, а что ваш сын, графиня? — спросила Наденька и опустила взор.
— Ничего, хлопочет! — произнесла графиня. — Представьте, он оказался очень дельным! Я ему дала полную доверенность и он все один!..
— А приятель его?
Наденька Заозерская выговорила эти слова не без некоторого труда и, как ни старалась сдержать себя, непослушный и досадный румянец покрыл ее щеки.
— Знаменитый Саша Николаич? — подхватила графиня, как будто не замечая румянца Наденьки. — Представьте себе, голубчик, Костя должен был с ним разойтись!
— Разойтись?! — изумленно спросила Заозерская.
— Да, он просто оказался авантюристом!
— Не может быть, графиня! Как же это открылось?
— Мне Костя рассказывал подробности, только я боюсь, что все перепутаю. Нет… в карты он не проигрался… а с ним что-то случилось… Вообще он пропал и у нас больше не показывается.
Несмотря на выдержку, которою обладала Наденька Заозерская, она сильно изменилась в лице, опустила голову и заморгала глазами, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Ей хотелось еще раз сказать: «Не может этого быть!» — но она боялась проронить хотя бы слово, чтобы не расплакаться.
Графиня участливо взглянула на нее и протянула ей руку, сказав:
— Милая, я не знала, что вас это поразит!
Наденька густо покраснела от самой шеи, готовая провалиться сквозь землю оттого, что выдала себя.
— Ну, полно, голубчик! — стала говорить ей Савищева. — Ведь я вам не чужая! Ведь я вас люблю как родную! Ведь я знаю, миленькая, что у вас никого нет!..
Она встала с кушетки, подошла к Наденьке, обняла ее голову и прижала к себе. И Наденька не выдержала, и слезы полились у нее.
— Да… да… у меня никого нет… — сквозь всхлипывания повторила она несколько раз, прильнув всем телом к доброй, ласковой и любившей ее графине.
Глава XXXII
Вечером, после театра, в отдельном кабинете ресторана у камина стоял Агапит Абрамович Крыжицкий и ждал.
Это был тот самый кабинет, где несколько времени тому назад произошел разрыв между Сашей Николаичем и Савищевым.
Теперь на дворе стояли уже по вечерам заморозки, и в камине горели дрова, отчего в кабинете, освещенном стоявшим на столе пятисвечным канделябром, ложились фантастические блики.
Крыжицкий ждал терпеливо.
Наконец, дверь отворилась, и в кабинет вошел человек средних лет, черноволосый, с небольшими усиками и в темных очках. Его движения были настолько живы и быстры, походка пряма, а сложение стройное, что на вид ему можно было дать только лет тридцать, не больше.
Агапит Абрамович посмотрел на вошедшего с таким удивлением, что сразу было видно, что это не тот, кого он ждал, но человек, совсем ему незнакомый.
Между тем этот человек положил шляпу на стул, снял перчатки и спросил:
— Ты, кажется, не узнаешь меня?
— Простите… — начал было Крыжицкий.
Но незнакомый господин рассмеялся, снял очки и проговорил своим обыкновенным голосом:
— Неужели и теперь не узнаешь?
Перед Агапитом Абрамовичем стоял Андрей Львович Сулима, которого он именно ждал в кабинете, чтобы поужинать с ним.
— Ну, я знал, что вы умеете преображаться, но такого искусства не ожидал! — с некоторым восхищением проговорил Крыжицкий. — Откуда вы?
— Так… надо было!
Андрей Львович опустился на диван, перед которым стоял накрытый стол, облокотился на его спинку, раскинул руки и произнес:
— Ух… устал!
Но утомление, которое чувствовалось во всей его фигуре, в ту же минуту сбежало с него; он бодро выпрямился, придвинул к себе тарелку с семгой, налил рюмку тминной водки, выпил и принялся закусывать.
— Француза вчера нашел Фиолетовый! — заговорил он, прожевывая семгу. — Это, действительно, оказался камердинер и доверенное лицо отца Николаева! О нем я уже позаботился!
— А у меня, — возразил Крыжицкий, — тоже есть интересная новость.
— Ну?!..
— Иезуиты-то…
— Что же иезуиты?..
— Ведь, действительно, впутались в дело Савищева!
— Да не может быть! Каким образом? — воскликнул Андрей Львович.
— Только не по савищевскому состоянию, по оберландовскому наследству. Вчера молодой Савищев проследил, что воспитанница Беспалова ездила куда-то в присланной за ней карете, а сегодня на свидании с ним в Летнем саду призналась, что вошла в сношения в Петербурге с каким-то иезуитом по делу, касающемуся оберландовского наследства!
Андрей Львович от души расхохотался.
— Ай-ай-ай! Агапит Абрамович! — покачав головой, произнес он. — А известно ли вам имя этого иезуита?
— Нет!
— А вы бы спросили!
— В самом деле, я упустил это из вида.
— Много, слишком много вы упустили из вида! А если бы спросили, то узнали бы, что этот мнимый иезуит, которого вы, по-видимому, опасаетесь, не кто иной, как Андрей Львович Сулима!
— Вы?!
— Ну да, я. И это пустяки, гораздо важнее, что вы потеряли прежнюю ясность ума. К сожалению, я теперь на каждом шагу убеждаюсь в этом! Надо будет вам освежиться!
— Каким образом? — неуверенно и несколько растерянно спросил Агапит Абрамович.
— Проехались бы куда-нибудь подальше!
— Например? — спросил Крыжицкий.
— Например, в Крым. Кстати, нужно, чтобы туда поехал кто-нибудь, для некоторых личных переговоров. Там недовольны нами, а между тем хотя бы два таких дела, как графини Савищевой и Николаева, достаточно доказывают, что мы не дремлем. Ведь это миллионами пахнет! Положим, дело Николаева несложно, но все-таки его надо было выследить и похлопотать о нем. Так вот, главным образом, вы им все это и объясните!
Крыжицкий слегка нахмурился и спросил:
— А как же здесь?.. Ведь мне придется оставить графа Савищева?
— Тем лучше, что вы скроетесь от него… Все, что нужно, вами уже сделано, дальше гром ударит помимо вас и, когда он, этот гром, ударит, лучше будет, чтобы вас здесь не было, потому что, конечно, гнев Савищева обрушится на вас первого!
— А Николаев? — спросил Крыжицкий.
— О нем нечего беспокоиться! Француз под нашей охраной, и, остается только ждать нашего доверенного лица из Франции, которого я жду со дня на день, для завершения формальностей по наследству Николаева. Вы можете сказать в Крыму прямо, что оно уже в наших руках. А теперь позвольте пожелать вам счастливого пути!
Андрей Львович взял бокал шампанского и чокнулся с Крыжицким.
— Еще один вопрос, — проговорил Агапит Абрамович. — Доверяете ли вы Фиолетовому?
— Я никому не доверяю, — ответил Андрей Львович, — даже самому себе, но я знаю, что за мной следят, как и я сам слежу за всеми семью. А Фиолетовый один из вас!
— Но все-таки мне он кажется подозрительным, и если у вас есть узда на него, то тогда, конечно, бояться нечего!
Сулима прищурился и долгим, внимательным взглядом посмотрел на Крыжицкого, сказав:
— У меня на каждого из вас есть серьезная узда!
— И даже на меня? — улыбнулся Агапит Абрамович.
— И даже на тебя, Симеон! — наклонившись к нему, шепнул Андрей Львович.
Крыжицкий дрогнул и уронил вилку, которую держал в руке. Он вдруг побледнел и с испугом посмотрел на Сулиму:
— Вот как?!
А тот не сводил с него своего взора и медленно, с расстановкой ответил:
— Попробуй теперь не исполнить моего приказания и не поехать в Крым!
— Когда же мне ехать? — спросил Крыжицкий.
— Через три дня.
— Я уеду через три дня! — тихо сказал Крыжицкий.
Глава XXXIII
Не знала бедная Анна Петровна Савищева, какое несчастье навлекает она на себя, вступая в дело с Крыжицким. Не знал также и ее сын, что метрическое свидетельство, взятое им потихоньку и переданное Агапиту Абрамовичу, послужит орудием страшной махинации, которая приведет к совершенно неожиданной катастрофе.
Мать Анны Петровны тоже не подозревала, выдавая ее замуж за графа Савищева, что подчистка на метрическом свидетельстве, сделанная ею из ложного стыда, чтобы скрыть года дочери, что было, в сущности, совсем не нужно, готовит ей в будущем тяжелый, почти смертельный удар.
Занявшиеся судьбой графини, то есть, главным образом, ее состоянием, люди с разноцветными кокардами, действовавшие под председательством своего Белого руководителя, обладали силой, которая заключалась, во-первых, в деньгах (они умели их не жалеть, когда нужно), во-вторых, в хитром и ловком расчете и, в-третьих, в далеко не совершенном устройстве разных официальных учреждений того времени, в которых можно было обделывать темные дела с помощью мелких служащих.
Эти мелкие служащие в суде, в сенате, в консистории, разные писцы и подьячие получали нищенское содержание и восполняли его путем взяточничества и подачек. По своему служебному положению они были людьми незначительными, но могли сделать все, потому что имели доступ к документам и могли поэтому преобразовать любое дело так, что высшие чины, с полным беспристрастием и вполне согласно закону, принимали решение, какое было нужно этим мелким, но всесильным людям.
