В дверь несильно постучали. Рябинин вздрогнул, — стук разнёсся в опустевшей прокуратуре, как в осенней даче.
— Да, — хрипло сказал он.
Вошла женщина лет двадцати с небольшим, и, только присмотревшись, можно было наскрести тридцать. Фигура худощавая, невысокая, очерченная мягкоженственной линией. Маленькое точёное личико с большими голубыми глазами, слегка раскосыми и насмешливыми. Волосы неожиданны, как откровение, — густая латунная коса через плечо на грудь.
— Мне нужно следователя Рябинина, — сказала она грудным голосом.
— Я и есть он, — ответил Рябинин хриплым басом, который вдруг прорезался, потому что во рту без еды и разговоров всё пересохло.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала женщина и без приглашения села к столу.
— Слушаю вас, — вздохнул Рябинин.
Она быстро взглянула на часики и виновато спросила:
— А удобно ли? Уже одиннадцать часов…
— Удобно, — буркнул он.
— Восемь лет назад, — с готовностью начала женщина, — я вышла замуж. Он меня любил, я его тоже. Мы поклялись всю жизнь прожить вместе и умереть в один день. Помните, как у Грина? Но случилось вот что: за восемь лет он ни дня, ни вечера не пробыл дома. Только ночует, да и то не всегда. Верите ли, у меня впечатление, что я пустила жильца с постоянной пропиской.
— Подождите, гражданка, — перебил Рябинин. — Он проводит время с другими женщинами?
— Нет, — уверенно ответила она.
— Пьёт, играет в карты или ворует?
— Нет.
— Не бьёт вас?
— Нет-нет.
— Тогда вы не туда пришли, — объяснил Рябинин. — Мы этим не занимаемся.
Её удивление было прелестно. Она не понимала, как это может существовать организация, которая не занимается такими вопросами, как любовь. И Рябинин подумал, что её муж — большой чудак: уходить от такой изумительной женщины. Скользнув взглядом по её груди, которую она носила осторожно, словно боясь расплескать, он промямлил:
— Никто. Но я могу вам помочь… психологически.
— Большое спасибо, — с готовностью согласилась женщина, и чертовские зеленоватые огоньки забегали в её глазах, а может, это бегала за окном реклама на универмаге.
— Чем же занимается ваш муж?
— Не знаю. Говорит, что работает.
— Видите, — назидательно сказал Рябинин. — Он же занят делом.
— А разве есть такое дело, ради которого можно забросить любимого человека? — наивнейшим тоном спросила она и даже губы не сомкнула.
Рябинин вскочил и дугой прошёлся по кабинету. Маленькие, крепко сомкнутые ножки в кофейных тончайших чулках она поставила изящно-наклонно — чуть под стул, чуть рядом со стулом, как это могут делать только женщины: тогда их ножки начинают смотреться самостоятельно, сами по себе.
Рябинин подошёл сзади и легонько провёл рукой по её плечу, косе и груди. Она не шевельнулась.
— Есть такие работы, которые засасывают, как пьянство, — сказал он.
— Неужели? — тихо удивилась она. — Какие же, например?
— Я не знаю, какая работа у вашего мужа… Ну вот, например, моя работа такая…
— А что — тяжело? — спросила женщина и тихо вздохнула.
— Очень, — признался он.
— Кого-нибудь не поймать?
— Не поймать, — ответил он, осторожно расплетая ей косу.
— Наверное, женщину? — предположила она.
— Да, женщину.
— А мужчине женщину никогда не поймать, — заверила она и повернула к нему лицо.
Теперь он увидел полуоткрытый рот сверху, увидел широко-раскосые потемневшие глаза, уже без зеленоватых обликов, грустноватые, как у обиженного ребёнка. А всех обиженных в мире — и собак, и людей — вмещало рябининское сердце, как наша планета умещает на себе все народы, будь их три миллиарда или четыре.
Он наклонился и поцеловал её в дрогнувший полуоткрытый рот.
— Ты сегодня ел? — спросила она, шурша ладонью по его небритой к ночи щеке.
— Ел. Нет, вроде бы не ел.
— Пойдём домой, — решительно заявила она и встала.
Они вышли на предночную улицу. Рябинин любил их, затихающие, отшумевшие, тёплые городские улицы, с редкими прохожими, частыми парочками и красными деревьями в рекламном неоне. Было не светло, но и тьмы не было, хотя та вечерняя лиловая дымка теперь сгустилась и легла на город, как будто залила его тепловатым фиолетовым соком. Но где-то на горизонте светилось небо бледно-зелёной полосой, и оно будет там всю ночь светлеть и зеленеть прозрачным весенним льдом.
— Лида, — сказал Рябинин, — я день просидел в своей камере. Давай съездим за город, на свежий воздух, а?
— Завтра?
— Нет, сейчас.
— Да ведь ночь же! — удивилась она.
— На часик, а? Подышим, и обратно.
— Ты же есть хочешь, — неуверенно согласилась она.
С полчаса они топтались под доской с шашечками. Когда сели в машину, Лида вдруг засмеялась и прильнула к нему:
— Ну и сумасшедший! То домой не идёт, а то гулять ночью придумает…
Рябинин промолчал. Может быть, он и был в эти дни сумасшедшим. В конце концов человек, захваченный до мозга костей идеей, — разве не сумасшедший? И разве страстная мысль не похожа на манию? Работать сутками без приказа, без сверхурочных, премиальных и благодарностей — не сумасшествие? Да и что такое «нормальный»? Человек, у которого всё аптечно уравновешенно и на каждый минус есть свой плюс? Кто стоит на той самой золотой середине, которую любит обыватель и ненавидит Рябинин?
— Куда поедем? — спросил шофёр.
— В аэропорт, — ответил Рябинин и пугливо глянул на жену.
Аэропорт не спал. На лётном поле ревели реактивные самолёты, наверное прогревали моторы, но со стороны казалось, что изящно-могучие машины обессилели, не могут взлететь и только надрывно кричат, как раненые звери.
— Чувствуешь, тут ветерок, — сообщил Рябинин, — всё-таки мы за городом.
С лётного поля несло гарью. Лида взглянула на мужа. Он тут же перебил её вопрос:
— Смотри, садится!
Самолёт снижался, наплывал в темноте цветными огнями. Казалось, он сейчас покатится перед ними, но самолёт куда-то нырнул за ангары, за тёмные силуэты хвостов, за лес самоходных трапов. Рябинин потащил Лиду к проходу, через который выпускали прилетевших.
Пассажиров сначала подвозили к стеклянному параллелепипеду — багажной. Но она стояла за проходом, практически на лётном поле, и туда встречающих не пускали. При желании пройти можно: скажем, помочь вынести чемодан. Но там-то, в багажной, как узнать имена родителей, которых даже в паспорте нет. И в багажной Петельников уже посидел, изучив жизнь её работников, как четырехправиловую арифметику. Багажная отпадала.
Рябинин повёл жену в один зал ожидания, потом во второй, потом в третий… Они терпеливо перешагивали через ноги дремавших пассажиров. Но Кузнецова и Гущина сюда не заходили. И всё-таки здесь преступница получала информацию.
— В четвёртый зал пойдём? — спросила Лида.
Рябинин быстро глянул на жену: ни упрёка, ни иронии, ни усталости.
— Пойдём в кафе, — предложил он.
Она пошла безропотно, будто у него в кабинете час назад ничем не возмущалась. Он знал, что Лида сейчас его безмолвно утешает, — она умела утешать молча, одним присутствием.
Они взяли крепкого чаю и горку сосисок — ему. Рябинин осматривал зал, механически жуя резиновую колбасу.
— Целлофан-то сними, — засмеялась Лида.
Кафе было огромное, современное и деловое, как и сам аэропорт. Здесь, видимо, не засиживались и не застаивались. И здесь пили только кофе и чай. Нет, это не то место, которое он искал. Рябинин даже перестал жевать — разве он искал какое-нибудь место? Он просто хотел побродить там, где, ему казалось, и произошла завязка. Бродил без плана, без логики, по воле интуиции и фантазии — авось поможет мысли.
— Серёжа…
— А?
— Пока её не поймаешь… ты не вернёшься?
— Как? — не понял Рябинин. — Мы сейчас пойдём домой…
— Это ты своё тело повезёшь домой… А сам будешь здесь или с той, которую вы ловите, — вздохнула она.
— Лида… — начал было Рябинин.
— Молчи, — приказала она. — Даю тебе три дня на поимку этой ужасной женщины.
— Три дня, — усмехнулся он. — Может, и трёх месяцев не хватит.
— Зачем себя так настраиваешь? Вспомни, другие-то дела раскрывал. Да и не одно.
Другие дела раскрывал. Но те дела уже казались лёгкими, а последнее дело всегда самое трудное. Лида утешала его — теперь словами. Женщины-утешительницы… Мужчине нужна любовь, семья, дети, секс, обеды и всё то, что связано у него с женщиной. Но каждому мужчине, даже самому сильному, а может быть сильному мужчине тем более, нужна женщина-утешительница.
— Серёжа, если ты будешь так переживать, то дай бог, если дотянешь до сорока лет, — сообщила Лида.
— А как же пенсия? — спросил он и увидел за столом двух инспекторов уголовного розыска, которые тоже ели по тарелке сосисок. Значит, ведомство Петельникова крутилось в аэропорту денно и нощно. Но вслепую здесь ничего не сделаешь, — тут нужно догадаться.
