– Ладно, – «снизошла» к предложению она, – как я понимаю, обсуждать ваше более чем активное участие в моей судьбе и заинтересованность в ней вы не желаете.
Она посмотрела на него в ожидании – чего? Возражений? Признаний?
Ничего не последовало – на нее смотрели внимательные, нейтральные золотисто-шоколадные глаза.
Она кивнула – ну нет так нет!
– Примем за версию, что вы не желаете мне ничего плохого и не имеете отношения к тем ребяткам…
Комментариев не последовало. Он отхлебнул кофе, затянулся сигаретой, посмотрел на Сашку, всем видом выражая готовность выслушать продолжение.
– … что вы такой герой-спасатель со всей прилагающейся к данному статусу поведенческой шелухой, – еще одну, последнюю и безнадежную попытку сделала Сашка.
Нет. Она затушила недокуренную и до половины сигарету в пепельнице вместе со своими ожиданиями и обличающими высказываниями.
– Мы с вами перебрали варианты возможных поводов для моего похищения и ни к чему не пришли. Значит, надо проанализировать, как все произошло, в деталях, может, тогда я смогу понять что-то.
– Саш, давайте на «ты», – сбил он ее с учительского тона.
– Давайте, – сразу согласилась она, – вот смотрите… смотри, – все-таки запнулась Сашка.
– А ты старайся, старайся! – как преподаватель физкультуры, обращающийся к нерадивому ученику, осваивающему брусья, настаивал Иван. – Может, грамм пятьдесят на брудершафт?
– Да знаешь куда этот брудершафт! – возмутилась Сашка, от злости влет переходя на единственное число в обращении. – Не сбивай меня, Гуров!
И так это у нее легко и правильно сложилось внутри – «Гуров!» – словно она знала его сто лет и дружила с детства, что она притормозила и посмотрела на него удивленно.
– Кто знал, что ты поедешь за город? – Сколько можно разводить тут канитель, надоело Ивану ходить вокруг да около. – И вообще, почему ты очутилась одна ночью на дороге?
– Кто знал? – призадумалась Сашка, задав вопрос самой себе. – Лилька, естественно, я же у нее была, мой зам Филимонов, секретарь. А уж кому они сказали и сказали ли вообще, что маловероятно, не знаю.
– Мама?
– Нет, – отрезала она.
– Поругались?
– Нет, – холодно, захлопываясь сразу.
– Ну хорошо. Лиля – это подруга или родственница?
– Подруга.
– Почему ты не осталась ночевать у нее? И кто знал, что не останешься?
– Я у нее редко остаюсь. Не люблю. Всего несколько раз оставалась. А что не останусь, знали все вышеперечисленные.
– Но могла остаться? Передумать?
– Могла, но это процентов десять вероятности. Ты к чему спрашиваешь?
– А к тому, что тебя ждали на дороге. Именно тебя! Это не наскок на гоп-стоп! И не на машину твою метили, иначе зачем ты-то им понадобилась? Изнасиловать? Я тебя умоляю! В этом случае все по-другому: тюкнули бы разочек по башке, а дальше делай что хочешь – хоть насилуй, хоть банты на голове завязывай! Тебя ждали, а упустив, оперативно заслали патруль к дому. И нужна ты им была в светлом уме и трезвой памяти, без телесных повреждений.
– Да, – осознав правоту его умозаключений, согласилась Санька. – Да! И тогда точно отпадает версия с завещанием, все по той же причине – тюкнули по голове, без хлопот и истерик привезли куда надо, а там уж куда спешить!
– Похоже, что отпадает.
– Мне непонятно одно: если им нужна была я, именно я, зачем тогда вся эта петрушка с пересаживанием – выволокли бы за волосы и затолкали в джип?
– А! – махнув рукой, брезгливо скривился Гуров. – Ты их рассмотрела, поняла, что это за гвардейцы? Мелкие шестерки, исполнители. Проявили личную денежную инициативу, ну не могли они такую халяву бросить на дороге!
– Возможно.
– Когда ты решила ехать в гости? За день, за два, на прошлой неделе?
– Да никогда не решила! Я возвращалась с производства. Оно у меня в Подмосковье находится, только в другой стороне, Лилька позвонила, начала ныть, уговаривать приехать, это ее обычная манера. Мне очень не хотелось, я себе отдых на сутки запланировала, чтобы отоспаться. Но у Лильки такая манера уговаривать, что если вовремя не остановил, то лучше сдаться, чем это нытье выслушивать. Остановить я не успела, пришлось ехать, а по дороге я позвонила Филимонову и Ирине, это моя секретарша.
– Саш, это малоприятно, но выходит, что твоя Лиля как-то поучаствовала: либо специально тебя вызвала, либо стуканула кому заинтересованному, сообщив, что ты едешь, – с сочувствием высказал Иван свои выводы.
Сашка посмотрела ему в глаза. Долгим, странным взглядом.
Он выдержал, не отвел глаз. Ждал.
– Возможно, – все же не утверждая, оставляя место для надежды, сказала она.
Очень осторожно, чтобы не пережать и не напугать раньше времени, Иван сделал заход:
– Так, может, задать ей некоторые вопросы?
И внутренне напрягся – клюнет ли?
Она внимательно разглядывала его выражение глаз, обдумывая что-то. Встала, отошла к окну, спрятавшись от ожидания ответов.
«Я знаю, девочка, я знаю, как тебе непросто!» – посочувствовал Иван.
Ей все было непросто, он понимал и поражался, как она держится – ни истерик, ни паники, ни слез-сопель и бестолковых метаний – спокойствие, контроль! Ох, видимо, подоставалось девоньке в жизни, ведь где-то она научилась такой самодисциплине! Не барышня, а кремень! Комиссарша в кожанке. Революционный товарищ! Только иногда в балтийской глубине глаз такое проскальзывает темным акульим телом – больное, спрятанное ото всех!
Как сейчас, всего на секунду, когда она осознала правильность его выводов про Лилю.
Ивану совсем не хотелось использовать ее, подставлять под удар, следуя придуманному и одобренному начальством плану, но… но события развивались, и внутри этих событий динамитной шашкой была она – госпожа Романова. Он это чувствовал, знал. Всем своим профессионализмом чувствовал!
И коли есть такая данность, то надо навязать противнику свои правила игры, а не принимать те, что навязывает объект наблюдения, которому понадобилась Александра.
Он смотрел Сашке, замершей у окна, в затылок и искренне ей сочувствовал, зная, что ко всем ее переживаниям он собирается добавить еще порцию, подставляя ее в виде приманки, и что ей предстоит при этом испытать, он тоже знал и чувствовал себя от этого скотиной.
Потому что она ему нравилась, и не просто нравилась. Как там она сказала? «Вы не картина Малевича, чтобы нравиться или не нравиться». Вот именно! И в связи с этим обычное рутинное дело незаметно перерастало в нечто личностное, касавшееся его самого, Ивана Федоровича Гурова. А то, что она напугается ужасно и получить может – не дай-то бог – чего похуже от гоблинов узколобых, заставляло его чувствовать себя совсем уж распоследней сволочью.
