знал, что качество биологических исследований в Советском Союзе было далеко не идеальным и, чтобы поправить дело, необходимы большие инвестиции. Но вскоре он понял, что на самом деле цель состояла в том, чтобы создать в СССР наступательный потенциал в нарушение Конвенции о запрете БО. Это важнейшее решение было принято благодаря усилиям одного человека – 38-летнего биохимика Юрия Овчинникова, который объяснил политическому руководству огромный военный потенциал новой биологии. Ходили слухи, что с ним беседовал сам Брежнев. Овчинников изложил генсеку футуристические перспективы вооружений в век биотехнологии: суперштаммы патогенных бактерий, устойчивые к антибиотикам; вирусы-убийцы, нечувствительные к вакцинам; экологически устойчивые нервные токсины; вещества, изменяющие настроение человека; средства против крупного рогатого скота и злаков и так далее. Он предложил план, который сделает советскую армию непобедимой, особенно учитывая, что американцы отказались от разработок.
Проблема, однако, состояла в том, что СССР все еще сильно отставал от Америки в биологических исследованиях из-за разгрома генетики в сталинскую эпоху. После смерти Сталина репрессии прекратились, но биология в СССР так и не восстановилась. Чтобы наверстать упущенное, сказал Овчинников Брежневу, потребуется авральная программа развития как секретной, так и «открытой» биологической науки. Все нужно было создавать с нуля – научные лаборатории, промышленные предприятия, университетские программы, даже издавать учебники.
Брежнев все понял, и Овчинников получил деньги. Одно условие, на котором он настаивал, заключалась в том, что разработку БО следует поручить гражданскому ведомству, а не Министерству обороны. Конечно, военные будут конечным потребителем всех наработок, но исследования должны проводиться в менее регламентированной обстановке. Это важно, потому что быстрый прогресс здесь возможен только в случае, если разработчикам будет позволено взаимодействовать с коллегами в «открытом» секторе для восприятия и использования последних достижений фундаментальной науки. Чтобы это взаимодействие не выглядело подозрительно, новое ведомство должно работать по принципу «двойного назначения»: у него будет безобидный фасад фармацевтической исследовательской организации, но тайно оно будет разрабатывать БО.
* * *
К весне 1974 года организационная стадия проекта была завершена. 24 апреля советское правительство создало новую организацию под названием «Биопрепарат», которая считалась филиалом гражданского Главного управления микробиологической промышленности. На самом деле «Биопрепарат» подчинялся напрямую Совмину и имел собственную секретную многомиллиардную строчку в госбюджете. Межведомственный совет Домарадского фактически был правлением «Биопрепарата». На заседаниях МНТС Овчинников и его коллеги-академики читали лекции о генах генералам из Министерства обороны, а те в свою очередь знакомили ученых с основами современной войны. Эксперты из министерств здравоохранения и сельского хозяйства оценивали влияние нового поколения микробов-убийц на экономику врага. Чиновники из ВПК думали над задачами промышленного производства нового оружия. А люди из КГБ заботились о том, чтобы вся эта деятельность была защищена от любопытных глаз западных спецслужб. Коллективно они разработали инфраструктуру «Биопрепарата», в которой «открытая» часть будет производить биопродукты для медицины и сельского хозяйства и служить прикрытием для колоссальной невидимой программы БО.
Время от времени в сопровождении вооруженной охраны Домарадский доставлял планы и отчеты «Биопрепарата» в Инстанцию – это был бюрократический эвфемизм Кремля. Вопросами БО в Инстанции ведал глава КГБ Юрий Андропов; он отвечал за проект в Политбюро. В случаях, когда требовалось коллегиальное решение, Андропов заручался согласием Брежнева, премьер-министра Косыгина, министров обороны и военной промышленности. Для Андропова этот проект был историческим шансом затмить достижения своего легендарного предшественника Лаврентия Берии – шефа сталинских спецслужб, который руководил советским атомным проектом в конце 1940-х годов.
Генеральный план работы «Биопрепарата» включал следующие стратегические направления:
Сконструировать патогенные бактерии, устойчивые к большинству известных антибиотиков. Использование таких штаммов на поле боя затруднило бы лечение пораженного персонала противника.
Разработать штаммы патогенных бактерий и вирусов с измененными антигенными свойствами, которые не смогла бы узнавать иммунная система, что сделает неэффективной вражескую вакцинацию.
Генетически модифицировать штаммы обычных безвредных бактерий, чтобы сделать их патогенными, или объединить два патогенных механизма в одном штамме. Примером может служить бактерия чумы, начавшая вырабатывать токсин столбняка. Заражение таким штаммом вызовет заболевание со смешанными симптомами, что приведет к путанице в диагностике и лечении.
Разработать патогенные штаммы с улучшенными боевыми характеристиками, такими как способность выдерживать суровые природные условия или долго сохраняться в воздухе в виде аэрозоля, например при взрыве артиллерийского снаряда.
* * *
Чтобы соблюсти секретность, но сохранить возможность взаимодействия с внешним миром, КГБ разработало многослойную систему «легенд» по принципу матрешки – кукла внутри куклы внутри куклы. Ученые «Биопрепарата», работавшие в рамках «открытой легенды», знали столько же, сколько и внешний мир: мол, их организация производит безобидные продукты для медицины и сельского хозяйства. «Закрытая легенда» была для следующего уровня допуска; сотрудники думали, что разрабатывают методы биологической защиты. Третья, «полностью осведомленная» группа с «совершенно секретным» допуском знала, что работает над наступательным биологическим оружием. И наконец, лишь немногие избранные с высшим уровнем допуска «Ф» могли видеть всю картину полностью, включая взаимоотношения с потребителями в вооруженных силах и кураторами в КГБ.
В 1974 году в Оболенске, в 100 километрах к югу от Москвы, был заложен ведущий институт «Биопрепарата» – Всесоюзный научно-исследовательский институт прикладной микробиологии, или ВНИИ ПМ (в тайном документообороте он именовался как «п/я В-8724»). Домарадский был назначен замдиректора по науке – это было в дополнение к его роли в Межведомственном совете. Он часто ездил в Оболенск, чтобы посмотреть, как идет строительство. Десятки лабораторных зданий, замаскированных под дом отдыха, если смотреть из космоса, возвышались на тщательно охраняемой территории площадьюв 250 гектаров. Неподалеку, в «закрытом городе», строились новые многоквартирные дома, готовые принять сотни ученых со всей страны. В 1976 году Домарадский обзавелся небольшой квартиркой в Оболенске и начал курсировать между двумя жилищами, совмещая роль администратора МНТС и разработчика суперштамма сибирской язвы, устойчивого к большинству антибиотиков. Каждый раз, когда он приезжал в Оболенск, ему приходилось проходить через одиннадцать КПП.
За несколько лет система «Биопрепарата» выросла в сеть из более 40 научно-исследовательских и производственных предприятий по всей стране, на которых работали десятки тысяч сотрудников. Ведущие учреждения, помимо ВНИИ ПМ, включали Научно-исследовательский центр вирусологии под Новосибирском, который разрабатывал боевые варианты оспы, лихорадки Эбола, а также токсинов; Институт иммунологии под Москвой, который занимался модифицированием патогенов, чтобы сделать их устойчивыми к вакцинам; НИИ сверхчистых биологических препаратов в Ленинграде, который оптимизировал патогены для различных систем доставки, и полупромышленный объект под Свердловском, который отрабатывал технологии промышленного производства патогенов, особенно сибирской язвы.
* * *
Все это и многое другое Домарадский рассказал в своих мемуарах, опубликованных в Москве в 1995 году, через четыре года после распада Советского Союза (и через пять лет после смерти моего отца). Его книга – удивительный документ эпохи. Домарадский – человек образованный, вдумчивый и совестливый, полностью отдавал себе отчет в том, чем занимался. Оглядываясь на свою многолетнюю карьеру разработчика микробов-убийц, он приводит целый набор моральных оправданий своей деятельности. Каждое из них звучит весьма слабо, но в совокупности они составляют довольно устойчивую платформу, на которой, по-видимому, стояли и продолжают стоять ученые-гуманисты на службе у человеконенавистнической идеологии.
Почему они делали то, что делали?
Во-первых, пишет Домарадский, он всегда был патриотом, и, хотя конкретные дела его Родины часто вызывали у него отвращение, это каким-то образом не ослабляло его патриотизма. Во-вторых, пишет он: «…Как бы то ни было, я никогда не принимал всерьез никаких доводов в пользу превосходства гуманности одного вида оружия над другим… Любое оружие бесчеловечно, а биологическое оружие не более таково, чем пушки, танки или бомбы».
В-третьих, осознание всего объема программы биологического оружия пришло к нему постепенно. Первоначально он не знал, что на самом деле случится с продукцией «Биопрепарата» после того, как она будет передана заказчику – 15-му Главному управлению Минобороны. Когда Домарадский, наконец понял, что военные готовятся к последующим этапам цепочки – массовому производству, полевым испытаниям и оснащению вооруженных сил, – точка невозврата была давно пройдена. Но, даже узнав всю правду, он мысленно заблокировал ее и продолжал
