Мой отец более не может писать миниатюры. Я отчетливо видела, что он утратил филигранную точность мазка, свойственную ему ранее. Его зрение было недостаточно острым, а на таком ограниченном пространстве ошибка в ничтожную долю дюйма могла коренным образом изменить черты лица. На какое-то время он мог перейти к большим портретам, но когда-нибудь даже это станет ему недоступно.
Второе открытие заключалось в том, что я была художником, достойным имени Коллисон. Я могла смело ставить на свои миниатюры наши знаменитые инициалы, пребывая при этом в полной уверенности, что никто и никогда не усомнится в том, что они сделаны большим мастером.
Каждое утро я сгорала от нетерпения, стремясь поскорее приступить к работе. Не знаю, как я высиживала эти сеансы, пока отец работал, а барон сидел перед ним, загадочно улыбаясь. Временами он оживленно беседовал со мной, временами погружался в молчание, которое казалось мне угрюмым.
Как только он уходил, я бросалась к ящику, в котором хранила свою работу, и извлекала на свет миниатюру. Под прикосновениями моей кисти она росла, она безжалостно насмехалась надо мной, она была жестока, она забавлялась, она излучала власть, и ее беспощадность не имела границ. Я изловила этого человека и заточила в своей миниатюре. Отражение его души было подлинным достижением, и я это хорошо понимала.
Отец ахнул, когда увидел ее, и сказал, что не знает ни одной моей работы, да и своей тоже, которая могла бы сравниться с этим произведением.
Возможно, подобный метод более продуктивен, чем обычные сеансы позирования. Я чувствовала, что знаю этого человека, настолько хорошо знаю, что могу читать его мысли. Мое увлечение этим процессом приобрело довольно странные формы. Я начала ловить себя на том, что не свожу с него глаз за обеденным столом, да и вообще везде, где бы ни оказывалась в его обществе. Несколько раз он замечал это и отвечал на мой взгляд загадочной улыбкой.
Какие же это были странные дни! Казалось, я покинула свою привычную жизнь и вошла в совершенно неведомый мир. Фаррингдоны, Мэдоузы, Кэмборны… все они оказались так далеко… пожалуй, на другой планете.
Все это не могло продолжаться долго. Очарование этих дней отчасти объяснялось их скоротечностью.
Мне предстояло вскоре покинуть эти стены и навсегда забыть барона, которым сейчас была одержима. Но время, проведенное здесь, в каком-то смысле будет заключено в создаваемое мною произведение.
И еще был Бертран де Мортимер. Наша дружба развивалась и крепла. В его обществе я была счастлива. Мы часто совершали верховые прогулки. Он рассказывал мне о своих фамильных владениях, расположенных где-то к югу от Парижа.
— Они не велики, — будто извиняясь, говорил он. — Ничего подобного Сентевиллю… но там довольно мило… рядом протекает Луара, повсюду виднеются живописные замки — молчаливые, но при этом столь красноречивые свидетели былой славы…
— Я бы очень хотела их увидеть.
— Они гораздо красивее, чем эта суровая средневековая цитадель. Их строили затем, чтобы там жить, устраивать празднества и пиры, пикники и карнавалы… для того, чтобы радоваться жизни, а не сражаться за нее, как в этих серых каменных башнях. Когда я попадаю в Сентевилль, то становлюсь совсем другим человеком…
— Вы часто здесь бываете?
— Когда меня вызывают.
— Имеется в виду… барон?
— А кто же еще? Его отец занял место главы рода, а Ролло унаследовал его корону.
— Мне кажется, вы могли бы сбросить это ярмо.
— Ролло не одобрил бы этого.
— А кому какое дело до Ролло… если не считать окрестных жителей?
— В его распоряжении имеется множество самых разных средств проявления своего недовольства…
— Это имеет какое-то значение?
— Да, в особенности если эти проявления носят совершенно предметный характер.
Я содрогнулась.
— Давайте поговорим о чем-то более приятном, — продолжал он. — Как идет работа над миниатюрой?
— Мне кажется, хорошо.
— Ваш отец ею доволен?
— Очень.
— Рискну предположить, что скоро мы ее увидим. Что сказал Ролло?
— Он еще не видел ее.
— Неужели он с этим смирился?
— Видите ли, власть, которую он демонстрирует в семейном кругу, не распространяется на заезжих художников.
Он рассмеялся, но тут же его лицо посерьезнело.
— Кейт, — произнес Бертран (он уже некоторое время обращался ко мне по имени), — когда миниатюра будет готова, вы уедете…
— Если барон одобрит нашу работу, мы отправимся в Париж писать портрет принцессы.
— Но вы уедете отсюда…
— А вы?
— Мне еще предстоит узнать, чего от меня ждут на этот раз. Всегда возникает какое-нибудь дело, требующее моего участия… какое-нибудь поручение… Просто так Ролло не приглашает… Пока что он не дал мне никаких конкретных указаний.
— Разве вы не можете сами спросить у него?
— Он ведь не сказал, что определенно хочет мне что-то поручить. Это всего лишь мое предположение. Когда меня приглашают сюда, это обычно объясняется тем, что собираются попросить… точнее, собираются повелеть мне… что-либо сделать.
— Чем больше я узнаю подробностей, касающихся вашего всемогущего Ролло, тем меньше он мне нравится.
Я скривила губы, представляя, как на моей миниатюре его глаза будут блестеть алчной жаждой наживы. Они будут холодного серого цвета, с легким оттенком синевы, отраженной от его сюртука.
— Ему нет дела до того, нравится он кому-то или нет. Он хочет, чтобы его боялись.
— Слава Богу, я нахожусь вне сферы его влияния. Если ему не понравится моя… работа моего отца… мы просто пожмем плечами и отправимся восвояси, забрав с собой миниатюру… разумеется, без роскошной оправы с бриллиантами и сапфирами… и, возможно, она в конце концов окажется в витрине какой-нибудь лондонской ювелирной лавки. Я с удовольствием назову ее «Портретом незнакомца».
— Да, я вижу, вы его совершенно не боитесь. И он это видит. Но при этом внушает страх всем остальным… за исключением Николь. Может быть, именно за это он ее так любит.
— Как он может ее любить? Собираясь жениться на другой женщине? Я не понимаю, что, в таком случае, делает здесь Николь. Почему она не посоветует ему заниматься своей невестой и не уедет отсюда?
— В определенных кругах так принято. Никто не относится к Николь без должного почтения по той причине, что она любовница Ролло.
— Полагаю, если бы она была любовницей кучера, дела обстояли бы несколько иначе.
— Само собой.
Я расхохоталась. Он тоже. Нас обоих поразила подобная непоследовательность.
