— В то время как я бегаю по городу…
— Так!
— … исполняю все ваши поручения…
— Дальше?
— … хожу к женщинам…
— Негодяй!
— … вам хотелось бы, чтобы я был хорошо одет.
— Несовершенный вид сослагательного наклонения! Никак от тебя этого не ожидал.
— Наденьте на него поскорее ваши ордена, сударь, — предложил вошедший Мишель, — тогда его примут за сына его величества Фаустина Первого, и объяснения будут излишни.
— А пока что у меня нет ни брюк, ни сюртука.
— Это не так, сударь, — возразил Алексис, — у вас есть старые.
Алексис меня убедил.
Столько есть на свете людей, которые отбирали у меня новую одежду и даже старой не оставляли!
XXIII
ЗАВЕРШЕНИЕ ВОЕННОЙ КАРЬЕРЫ АЛЕКСИСА
Впрочем, не имея более ни нового сюртука, ни новых брюк, я приобрел вдвое больше оснований оставаться дома, и это сказалось на моей работе.
Затем я сказал себе: «Бедняга Алексис думает, что служит мне бесплатно; более чем справедливо удовлетворить его гордость, раз его интересы ущемлены».
Я подчеркнул слово «думает», поскольку надеюсь, дорогие читатели, что вы ни на минуту не предположили, будто Алексис служил мне бесплатно.
Я хотел посмотреть, в чем будет заключаться различие между Алексисом, получающим тридцать франков в месяц, и Алексисом, работающим на меня бесплатно.
Должен воздать ему по справедливости и сказать, что разницы не было никакой.
Но я рассчитывал в определенный момент прибегнуть к напоминанию, говоря бюрократическим языком.
Итак, как вам известно или же неизвестно, 7 декабря 1852 года я отправился в Брюссель.
Алексис поехал со мной.
Я остановился в гостинице «Европа».
Там я мог располагать всеми гостиничными слугами.
Это и погубило Алексиса.
Я знал Брюссель, и город не возбуждал во мне никакого любопытства, так что, едва прибыв на место, я сел за работу.
На Алексис города не знал и пожелал с ним познакомиться.
В результате получилось, что Алексис, которому нечего было делать, занялся сравнительным изучением французского, бельгийского и креольского языков.
В самый разгар его учебных занятий мне пришла в голову мысль снять и обставить небольшой домик, вместо того чтобы оставаться в гостинице.
Я снял и обставил небольшой домик.
Однако случилось так, что, когда я въехал в маленький только что снятый мною домик, Алексиса охватила такая потребность продолжать свои занятия, что он уходил в восемь часов утра, возвращался в одиннадцать позавтракать, снова уходил в полдень, возвращался в шесть часов, снова уходил в семь и возвращался в полночь.
Так что однажды, дождавшись его в один из этих приходов, я сказал ему:
— Алексис, я хочу сообщить тебе одну новость, которая доставит тебе удовольствие: мальчик мой, я только что нанял слугу для нас с тобой. Только не бери его с собой, когда уходишь из дома.
Алексис совершенно беззлобно взглянул на меня своими большими глазами.
— Я вижу, что вы меня прогоняете, — сказал он.
— Заметь, Алексис, я ничего подобного не говорил.
— В самом деле, я признаюсь кое в чем…
— В чем же, Алексис?
— Признаю: я не то, что вам нужно, сударь.
— Раз ты сам признаешь это, Алексис, я слишком добрый хозяин, чтобы уличать тебя во лжи.
— И к тому же я принял решение.
— Это уже много — принять решение.
— Мое призвание, сударь, только в том, чтобы быть солдатом!
— Я отвечу тебе, как Луи Филипп сказал господину Дюпену: «Я думал об этом так же, как вы, сударь мой; только я не осмеливался вам об этом сказать».
— Когда вы пожелаете, чтобы я уехал?
— Назначь сам день твоего отъезда, Алексис.
— Как только вы дадите мне денег на дорогу.
— Вот тебе пятьдесят франков.
— Сколько стоит доехать до Парижа, сударь?
— Двадцать пять франков, Алексис, поскольку я предполагаю, что ты не поедешь первым классом.
— О, конечно же, нет!.. Значит, у меня останется двадцать пять франков!
— У тебя останется намного больше, Алексис.
— Сколько же у меня останется?
— У тебя останется четыреста пятьдесят франков, плюс двадцать пять франков, всего четыреста семьдесят пять франков.
— Я не понимаю, сударь.
— Ты служишь у меня пятнадцать месяцев; пятнадцать месяцев по тридцать франков как раз составят четыреста пятьдесят франков.
— Но, — возразил Алексис, покраснев под своим слоем сажи, — я думал, что служу у вас бесплатно.
— Ну, так ты ошибался, Алексис. Это был способ устроить для тебя сберегательную кассу; если ты захочешь быть умеренным и купишь ренту на свои четыреста семьдесят пять франков, ты получишь двадцать три франка семьдесят пять сантимов дохода.
— И вы дадите мне четыреста семьдесят пять франков?
— Конечно.
— Это невозможно.
— Как невозможно, Алексис?
— Нет, сударь; потому что, в конце концов, если вы не должны были бы мне, даже если бы я хорошо служил вам, вы не можете дать четыреста семьдесят пять франков за плохую работу.
— И все же это так, Алексис. Только предупреждаю тебя, что в Бельгии очень суровые законы и, если ты откажешься, я могу тебя заставить.
— Я не хотел бы судиться с вами, разумеется; я знаю, что вы не любите процессов.
— Тогда иди на уступки, Алексис: возьми свои четыреста семьдесят пять франков.
— Я хотел бы предложить вам, сударь, одно соглашение.
— Какое именно? Ну-ну, Алексис, я только и хочу прийти к согласию между нами.
— Если вы сразу дадите мне четыреста семьдесят пять франков, я сразу их потрачу.
— Это возможно.
— В то время как если вы, напротив, будете так добры и разрешите мне получать пятьдесят франков в месяц у вашего издателя, господина Кадо…
— Хорошо, Алексис.
— … я смогу прожить восемь месяцев не хуже принца, а на девятый месяц у меня останется семьдесят пять франков, и с ними я поступлю на военную службу.
— Черт возьми! Алексис, я и не знал, что ты так силен в политической экономии.
Я дал Алексису двадцать пять франков наличными на дорогу и перевод платежа на Кадо.
После этого он попросил моего благословения и отбыл в Париж.
В течение восьми месяцев на бульварах только и видно было, что Алексиса; он был известен под именем Черного принца.
Затем, на девятый месяц, он, как и решил, поступил на военную службу.
Поспешим сказать, что на этот раз Алексис обнаружил свое подлинное призвание, на что указывает следующее письмо, полученное мною через два года после его отъезда:
«Господин и дорогой хозяин!
